— Не вини себя. Что бы ты ни нашел, все может помочь.
— Тогда я просмотрю свои бумаги. — Остин замолчал, позволяя Сину заметить, что он колеблется, затем отложил книгу в сторону. — Я нашел кое-что еще… совершенно случайно. Не знаю, относится это к делу или нет, но, возможно, следует показать это тебе, чтобы ты сам решил.
— Я весь внимание.
Шаря по карманам, словно забыл, куда положил бумагу, Остин наконец извлек разорванную записку.
— Я использовал ее как закладку для книг, — извиняющимся тоном произнес он.
Синклер взял вырванную страницу и повернулся к огню в камине. Наблюдая за выражением его лица, Остин позволил себе легкую удовлетворенную улыбку. Бедный Марли. В этот момент он подумал, что у виконта равные шансы быть повешенным или застреленным Синклером.
— Почерк Марли. Что это было — письмо?
— Да. Когда-то мы посмеялись над ним, но теперь это совсем не кажется смешным.
— Хотя большей части записки не хватает, в ней явно проглядывает угроза.
— Похоже. В те времена люди были настолько вспыльчивы, что почти каждый писал кому-то неприятные записки. Возможно, эта ничего не значит.
— А может быть, и наоборот.
Откинувшись в кресле, Остин покачал головой:
— Я никогда бы не заподозрил Марли, но когда ты упомянул, что он вызывает у тебя тревогу, все отдельные несуразности встали на свое место.
Синклер посмотрел на обратную сторону обрывка бумаги, затем снова перевернул его.
— В понедельник мне предстоит отправиться к мировому судье. Я твой должник, Остин.
— Твой брат был моим лучшим другом, Син. Ты ничего не должен мне.
Молодой Олторп был так благодарен за новую улику, что полностью забыл о проекте, который разыскивал. После ухода Сина Остин налил себе бренди. Через два дня, когда наступит понедельник, Марли арестуют, и со всей этой чепухой будет покончено. А в субботу состоится приятный прием в Графтон-Хаусе. Итак, конец недели выглядел весьма привлекательным.
— Он пытался отвлечь меня. — Синклер шагал вокруг обеденного стола в Керстон-Хаусе на Уэйхаус-стрит. — Лисичка была права: у него нет никаких копий проклятого проекта, потому что он их все уничтожил.
Сидя у стола, Криспин продолжал изучать новый огрызок бумаги.
— Но есть ли у тебя улики? Их вполне достаточно, чтобы обвинить Марли, но не вижу, как ты можешь подобраться к Кингсфелду.
— Я понимаю. — Син продолжал шагать по комнате. — Это черт знает что. Месяц назад с этими уликами я бы пошел к Марли и сам застрелил его.
— Ты не можешь считать все суждения твоей жены одинаково ценными и допустить, чтобы ее подозрения влияли на тебя.
— Она знает Марли. — Син выхватил у Криспина бумагу, хотя уже знал наизусть все, что там написано. — Он лишен глубоких чувств, необходимых, чтобы убить кого-то.
— Здесь этого не требуется — достаточно жадности или страха.
— Я уже думал об этом. Скажи мне что-нибудь новенькое.
— Убийство произошло два года назад, Син. Так что чдесь нет ничего новенького. В этом вся проблема.
Кивнув, Синклер возобновил свои круги по комнате. Возможно, здесь какая-то ошибка. После двух лет топтания на месте каждое свидетельство, которое предлагал Остин, указывало на Марли.
— Остин сказал, что никогда бы не заподозрил Марли, если бы я не упомянул, что он интересует меня. Я с таким же успехом мог скормить ему Джона Мэдсена.
С тяжелым вздохом Криспин склонился над столом и подвинул одну из пешек в центр интересующей его улицы.
— Кингсфелд был в клубе «Уайтс» тем вечером, во всяком случае, до десяти часов.
— А потом?
— Не знаю. Если он провел последующее время с леди, мы никогда ничего не узнаем, разве что он сам будет так любезен и сообщит нам об этом.
— Весьма интересно, — сказал Уолли, прислонившись к дверному косяку.