Ведь теперь ей лет семнадцать. Балерина, подходящего возраста… Очаровательная, бойкая, к тому же полька! Bonne idйe, как говорят французы, хорошая мысль, в самом деле хорошая!
Но для начала надо, конечно, как говорят русские, соломки подстелить.
Результатом этого решения Минни и стало поголовное обследование всех будущих выпускниц театрального училища доктором Вельяминовым. Ни в коем случае нельзя было показать, что на самом деле интерес представляет только одна из них. И, кажется, Вельяминову это удалось.
* * *И вот, наконец, наступил этот день – 23 мая 1890 года: день выпускного экзамена Матильды Кшесинской. Разумеется, в этот день в последний раз танцевать как ученики должен был не один десяток девушек и юношей (кроме балетного отделения, в спектакле участвовало и драматическое отделение училища), однако Маля чувствовала себя так, словно празднество касается ее одной. Может быть, она это ощущала потому, что должна была танцевать соло, а не участвовать в групповом выступлении.
Поскольку Кшесинская числилась среди первых учениц, то имела право сама выбрать танец. В то время она еще всецело находилась под впечатлением танцевальной манеры Вирджинии Цукки, а потому выбрала для себя один из тех номеров, в которых особенно блистала итальянская прима. Это был прелестный, выразительный танец, лукавый и кокетливый: па-де-де из балета «Тщетная предосторожность» в хореографии Добервиля. Музыка в основном вышла из-под пера композитора Герольда, но в балете использовались народные французские и итальянские мелодии. Па-де-де исполнялось на музыку итальянской песни «Stella confidenta».
Маля долго придумывала свой наряд, и он получился очаровательный: пышное и легкое голубое платье с букетиками ландышей. Партнером с ней танцевал неизменный Вася Рахманов. Он по-прежнему был влюблен в однокашницу, но, по счастью, глупых стихов больше не посылал.
– Если ты не хочешь, чтобы мы провалили выступление, лучше не пиши этой ерунды, умоляю, – сказала Маля с беспощадной дружеской откровенностью. – А то меня в самый неподходящий миг бросит в смех – вот тут-то и настанет конец всем нашим планам обратить на себя внимание публики и прославиться. То есть мы, конечно, прославимся – как два дурака.
Вася только тяжело вздохнул: конечно, обидно слышать такое, однако он и сам понимал несовершенство своих виршей. К тому же долго сердиться на Малечку было совершенно невозможно: она такая душка, такая лапушка! И такая хорошенькая! Нет, надо смириться с тем, что эта дусенька не про него, убеждал себя Вася. Эта дорогая игрушка достанется человеку богатому и знатному. Не будет ничего удивительного, если она повторит судьбу знаменитых Кузнецовой и Числовой и совсем скоро введет во грех какого-нибудь великого князя.
Если бы он мог заглянуть в будущее и увидеть лицо человека, которому достанется эта «дорогая игрушка», кого она введет во грех, он бы и партнершу уронил, и сам упал в обморок. И до этого будущего оставалось всего ничего. Оно должно было свершиться сегодня же.
Все спектакли проходили в самом же училище, во втором этаже, в зале школьного театра – маленького, но отлично оборудованного. Однако там было всего несколько рядов кресел, а на выпускные спектакли собиралось немало публики – поэтому всегда царила невообразимая теснота. И вдруг директор училища Всеволожский получил известие, что на спектакле намерена присутствовать императорская фамилия.
В первую минуту это произвело впечатление пушечного ядра, разорвавшегося посреди мирного курятника. Да одна царская семья со свитой займет весь зал! А что делать с прочими зрителями? Впрочем, решить эту задачу оказалось проще простого: почти тотчас пришел приказ от дирекции Императорских театров перенести выпускной спектакль на сцену Михайловского театра, иногда называемого также Французским.
Казалось, можно успокоиться и погрузиться в хлопоты репетиций на новой сцене, перевозкой в Михайловский необходимого реквизита и прочие насущные вещи. Однако опытный в житейских коллизиях Всеволожский чуял своим пронырливым носом что-то неладное. Он отлично знал, кто такой Вельяминов, – и красочная ложь о заботе двора о здоровье юных балерин показалась ему правдой на время, даже меньшее, чем время красочной жизни мыльного пузыря. Здесь было что-то не то. И этот внезапный визит императора с семьей… Конечно, можно было догадаться, что кто-то желает на кого-то посмотреть. Мужчине нужно выбрать женщину из числа воспитанниц. Но кому? И кого именно? Ради своих племянников, великих князей, государь не стал бы устраивать такого торжественного выхода. Значит, речь идет… о самом престолонаследнике!
Всеволожский был почти уверен, что не ошибается. Но угадать, кого намерена осмотреть государева семья, кого прочат в фаворитки государя, не мог.
Кое-какие мысли, естественно, в его голове бродили. Ходили слухи, что наследник Николай Александрович мечтает жениться на гессенской принцессе Алисе, высокой, стройной, с классическими чертами лица и холодными серыми глазами. Однако невеста жеманничает и представляется чрезмерно преданной своему лютеранскому богу, а его императорское высочество уже измучился ожиданием. Может быть, родители решили дать ему возможность удовлетворить страсть с неким подобием недосягаемой Алисы?
Чем более размышлял Всеволожский, тем больше склонялся к этой мысли. Воспитанница Рыхлякова – первая ученица, классическая танцовщица с виртуозной техникой! – представлялась ему живым олицетворением далекой принцессы. Уж не на нее ли нацелен взор августейшей семьи?
Ну что ж, надо будет показать им мадемуазель в наиболее выгодном свете. Директору училища самому предоставлен выбор, кто будет сидеть на праздничном банкете между государем и наследником. Прекрасно. Пусть это будет Рыхлякова. Глядишь, если дело сладится, еще и вспомнит, кто составил ей протекцию для столь выгодной роли, вспомнит и отблагодарит своего протежера. Ну а не вспомнит сама, так ведь ей и напомнить можно при случае.
…При первом поднятии занавеса все выпускники должны были стоять на сцене, чтобы приветствовать гостей. Они так и норовили выглянуть в щелочку между половинками занавеса, но в зале ничего невозможно было разглядеть. Точно так же ничего не видели они и во время своих выступлений – не видели, но остро чувствовали, что на них смотрят не обычные зрители, а самые высшие персоны государства. Одно перечисление титулов могло свести с ума! Кто-то от страха пару раз сбился с ноги, кто-то вышел из музыки, но некоторым, в том числе Мале, нервное напряжение сообщило особую точность движений и одухотворенность выражения.
Маля опять не просто танцевала – она была веселой, плутоватой и лукавой Лизой, которая всячески старается соблазнить своего поклонника Колена. Зрители глаз не могли отвести от танцовщицы. Не стал исключением и наследник престола. Он не был особенно на «ты» с русской поэзией, однако строки Пушкина сами собой невольно возникали в голове:
Какая Истомина? При чем тут Истомина?! Ники махнул рукой на каноны и продолжал цитировать, как хотел:
– Хорошенькая полька, а? – пробормотал заговорщически отец, доселе исподтишка наблюдавший за сыном, и пихнул Ники в бок локтем.
Тот, впрочем, неотрывно смотрел на сцену и даже не заметил батюшкиного тычка, а на другой день удивлялся, откуда взялся синяк на ребрах.
Наследник только разочарованно вздохнул, когда Лиза упорхнула за кулисы, а на смену ей вышла величавая Рыхлякова с ее знаменитой классической техникой.
Ники сразу стало скучно. Правда, оставалась еще одна надежда увидеть хорошенькую Кшесинскую.
– Скоро ли банкет? – прошептал он нетерпеливо.
Император покосился на жену. Ай да Минни! Впрочем, он всегда знал, что в жены ему досталось истинное сокровище, причем сокровище очень умное.
Тем временем в зале то и дело вспыхивали аплодисменты. Однако никак нельзя было понять, кто больше нравится зрителям: всем аплодировали поровну, чтобы никого не обидеть. Ники же вяло похлопывал ладонью о ладонь, потому что, кроме Кшесинской, ему никто не нравился.
Впрочем, все были так заняты происходящим на сцене, что не обращали на уныние наследника никакого внимания. И точно таким же незамеченным осталось равнодушие, с каким встречал все выступления – все, кроме танца Кшесинской! – великий князь Сергей Михайлович.