Соседка, знавшая Горина в лицо, недовольно буркнула, что звонить надо три раза, и пошла на кухню.
Горин без стука открыл дверь и быстро вошел.
Нина Викторовна спала. Горин зажег свет, снял пальто, сел к столу и стал стучать ложкой о блюдце. Сначала тихо, потом сильнее и сильнее. Когда она пошевелилась, он громко спросил:
— А где же вино?
Нина Викторовна быстро повернулась на свет и, ничего не понимая, смотрела, сощурившись, на Горина. Как всегда, чисто выбритый, отглаженный, он, развалясь, сидел на стуле и пьяно ухмылялся.
— Боже, что за дурь? — пробормотала она и, узнав Горина, спросила спокойно: — Зачем ты здесь?
— Как это зачем? Что за вопрос? Выпить хочу. Провести время с красивой женщиной, которая когда-то меня любила…
— Убирайся вон сейчас же, — тихо сказала Нина Викторовна.
— Если мне здесь не дадут выпить, я не уйду, — упрямо ответил Горин. Ей показалось, что он сильно пьян.
— Я вытолкаю тебя в шею. Слышишь?
Она потянула со стула халатик и, прикрывшись им, встала.
— Ты слышал, что я сказала? У меня здесь не забегаловка. Убирайся!
Горин встал, покачиваясь, и протянул к ней руку.
— Вон, — тихо сказала она.
— Я пришел по делу, — вдруг трезво сказал он.
— Что еще за дела?
— Которые как сажа бела. Дела доктора Акселя.
— Говори, что надо, и убирайся, — ответила Нина и опустилась на стул.
— Нина, я трезв как стеклышко, — помолчав, начал Горин. — Но меня тошнит от страха. Честное слово, в открытую тебе говорю. Я потому и пришел.
— Что ж такое получается? Сам пихнул меня в эту яму и теперь идешь ко мне плакаться? Уж лучше молчал бы, не позорился.
— Ты говори что хочешь, а я пришел тебе сказать, что хочу бежать с корабля. Поняла?
— С чего бы это ты такого страху набрался? Немцы-то прут… — Нина Викторовна возражала не потому, что так на самом деле думала, она просто ни во что не ставила Горина, не верила ни одному его слову. И еще ей доставляло удовольствие издеваться над его трусостью. — Ты что же, милиции боишься, а встречи с доктором Акселем — нет? — спросила она.
Горин, уронив голову на руки, ткнулся лицом в стол.
Нина Викторовна смотрела на его кудрявую голову и не знала, верить ему или нет.
— Как мы весело жили, Нинка… — тоскливо сказал Горин, чуть приподняв голову.
— Куда уж веселее…
— Можешь насмешничать сколько хочешь… — продолжал Горин. — Я тебе от сердца говорю, как никогда, может, не говорил.
— Ты ж однажды и в любви объяснялся. Так то не от сердца было?
— Скверно я жил, Нина. Скверно, — с готовностью признался Горин.
— Вот и пойми тебя: то говоришь, весело жил, а то — скверно.
— Да, Нина, именно так: весело, но скверно. Спроси ты у меня сейчас: чего я полез в объятия к этому доктору, я ответить тебе не смогу. Если до конца сознаваться — из-за бабы все получилось. Там у них немочка одна работала в консульстве. Мечта идиота — женюсь на немке, буду ездить к ней в Германию и так далее… А она… Ловкие, одним словом, люди, кого хочешь поймают на крючок. Вот и ты тоже…
— Меня с собой не равняй, — ровным голосом сказала Нина. — Я-то поверила в сказки твоего Акселя: отомстите за унижения, вы достойны иной жизни, вы ее получите…
— А может, и получишь, Нин? — вдруг спросил Горин.
— Я жить не хочу, — устало ответила она.
— А я, Нина, хочу. Жить! Понимаешь? — шепотом сказал он. — Потому и хочу бежать… от них… Понимаешь?
— Куда? Куда ты можешь убежать?
— Хотя бы на фронт, — серьезно и решительно сказал Гория. — Уйти добровольцем — и концы в воду…
И вдруг в голове у нее мелькнуло, что вдвоем убегать было бы легче. Лицо ее стало другим. Она широко раскрыла глаза и рот.
— Давай вместе подорвем. А? — продолжал Горин. — Тебя же в медсестры с руками оторвут. А? Нина? В одиночку хуже.