— Да.
— Средние, неразрезные?
— Точно.
— Арочные? Рамные со шпрингельными решетками?
— У нас чаще рамные, с треугольными… А что, доводилось иметь дело?
— Просто на вашем лице это все написано. А у нас глаз. Наметанный.
— О, уважаю! Уважаю профессионализм, — парень вскинул обе руки, сдаваясь. На темных рукавах пиджака Шатунов увидел светлые пылинки, явно гостиничного происхождения.
— Да уж, нет хуже дилетантства. А какой заканчивали?
Парень назвал.
— Так что прикажете подать?
— Ну, приказывать… — парень смутился, уши его зарозовели. Он держал меню в толстой тяжелой обложке. Глаза его, видно, разбежались. — Я уж лучше вас попрошу…
Шатунов не отозвался.
Парень водил пальцем по строчкам, отыскивая хоть что-то знакомое.
Стоя над ним, Шатунов с некоторым сочувствием думал: «Головушка… Проломить волынщиков в проектном — нипочем, а супешник выбрать, так на макушке волосики шевелятся…»
— Прямо не знаю, — растерянно развел руками. — Уж вы подскажите, пожалуйста. По-дружески. Знаете, студентом — не на что было. А потом — в такие райские кущи не заносило. — И столько было покоряющей неотразимости в его мольбе, что узкие губы Шатунова дрогнули.
— Пожалуйста. Из холодного советую миноги маринованные. Хороши. Затем, консоме по-бретонски.
— Консоме? А что это такое? Консоль вот — знаю, а консоме…
Шатунов понимающе кивнул.
— Ну, как вам… Консоме — блюдо французской кухни, горячий прозрачный суп. Основа — бульон из говядины. Годится?
— Любопытно. Попробую. А на второе?
— Свиные розеты возьмите.
— А это что за зверь?
Шатунов объяснил.
— Фрукты, водичку минеральную, кофе?
— Да уж на ваше усмотрение. Знаете, проголодался. Шел мимо, увидел вашу шикарную вывеску, зашел. Осмелел на радостях, что дела с плеч. Уже и с Вилюйском переговорил. Поразительно, слышимость великолепная. А может, дело в том, что я везучий?.. — опять залился соловьем парень, на сей раз в явном предвкушении еды.
Шатунова начала утомлять эта обаятельная простецкость. Он поджал губы и с лица его исчезла маска радушия.
— Как насчет коньячка? «ОС». Правда, самтрестовский.
— Добро.
— Грамм пятьдесят, сто?
— Последнее число годится. Простите, как вас звать?
— Валерий.
— Спасибо вам, Валерий, — парень признательно коснулся локтя Шатунова.
— Не стоит. Посидите, я скоро.
Он пошел, отдал заказ. И когда возвращался, услышал телефонный звонок. Слабый, из-за дверей их раздевалки. Поспешил туда, снял трубку.
— Привет, муженек, — надтреснутый низкий голос ударил в висок. — Как ты там у меня, не дремлешь? Куешь матбазу под семейное благо-го… о, черт!..
— Ты дома?
— Теперь да.
— Опять лыка не вяжешь! Мы же договорились…
— Плевать. Тоже мне господь на страшном суде. Знаешь, с кем я?..
— Заткнись!
В трубке раздался хриплый смех.
— Ты, дуроломчик мой, небось все на Галайбу грешишь. Ну, глупыха. А я ведь с твоим…
Шатунов бросил трубку и, глядя на нее с омерзением, невнятно и грязно выругался.
Ноздри его тонкого носа дрожали.
Он вышел из комнаты, подошел к шахматному столику.
Галайба поднял голову и тут же отвел глаза, догадавшись.
— Ну вот видишь, нашлась, — выдавил участливо. — И нечего скисать.
— Помалкивай, — кожа на скулах Шатунова белела, словно обмороженная.
Он медленно расставлял фигуры.
Взял коробку часов, установил на тех и на других время. Галайба следил искоса, увидел: трехминутка.
Потом Шатунов отнес мостостроителю все, что было готово. Вернулся.
Галайба еще сомневался. Он вопросительно посмотрел на Шатунова, кивнул в сторону зала. Шатунов ответил коротким утвердительным, кивком. Но Галайба все еще колебался. Он сделал жест: кулак с большим отогнутым пальцем в землю.
— Да! — вспыхнул Шатунов.
Галайба снисходительно улыбнулся, мол, хозяин барин. Хотя, собственно, почему, на каком основании именно так разделились роли?.. Но у него не было уже никакого желания выяснять, а там и спорить. Он знал Шатунова, знал, что теперь бесполезно; и поплыл по течению, все убыстряющемуся. В конце концов, еще надо посмотреть, кому выпадет. Он только спросил с угасающей надеждой в голосе:
— А разве сегодня Савельев?
— Савельев.
Разыграли белые и черные. Часы пришлось поставить под правую руку Шатунову.
Галайба сделал первый ход.
Сверху спустился Сытин. Хотел было за чем-то к ним обратиться, но, увидев, с какой торопливостью они давили на кнопки часов, все понял. Посмотрел в зал на смиренно жующего мостостроителя, покачал головой, подумал о нем: «Дернул тебя черт нарваться на их смену…» и поспешил к себе наверх. В голове его опять мелькнуло: «Сгорят, голуби. Когда-нибудь сгорят…»
Игра уже шла на флажках, когда Галайба получил мат. Это означало, что заваривать кашу придется ему. Ему быть «хирургом», а Шатунову — «ассистентом».
— Передохни, — спокойно сказал Шатунов и пошел докармливать мостостроителя.
Потом они сидели у столика, отвернувшись от шахмат. Сосредоточенные, хмурые, без той блаженности на лицах, с какой полагается пребывать в минуты аутотренинга. Они сидели, прислушиваясь к себе, все явственней улавливая поднимающуюся из самых глубин утробы вязкую пену раздражения. Теперь она поднималась уже по подвластным им законам все того же аутотренинга.
— Давай, — сухо и решительно сказал наконец Шатунов.
Галайба поднялся, взял со стола книжечку счетов. На верхнем листе рукой Шатунова уже было написано все как надо.
Он вышел в зал.
— Приятного аппетита.
— Спасибо, — парень недоуменно захлопал глазами на подошедшего Га лайбу, отрывавшего листок. — Вы… А меня…
— Покушали? — мягко остановил его Галайба, давая понять, что оснований для беспокойства нег.
— Да, спасибо большое.
— Тогда получите счет, — Галайба положил перед парнем листок.
Тот и смотреть не стал.
— Сколько?
Галайба назвал сумму.
— Пошиковал, — парень подмигнул Галайбе, полез в карман.
Достал маленький трепаный бумажник, вынул деньги, положил на стол.
— Хватит?
В тоне, каким это было сказано, Галайбе послышались нотки пренебрежения. Даже высокомерия.
А счет был оплачен. С лихвой. Но то, что ЭТОТ клиент не снизошел до того, чтобы взглянуть на него, хотя бы для виду, из чувства такта, показалось Галайбе оскорбительным до унижения.
Вот и пришел он — тот самый градус, которого недоставало, чтобы пена раздражения закипела… Если минуту назад он подходил к столику с тупой вялостью во всем теле, подходил по принуждению, из-под палки Шатунова, то теперь все было иначе. В голове, казалось, открыли форточку для проветривания; там разгуливал холодный ветерок. И даже во рту был освежающий вкус мятного леденца. Все тело подобралось. Каждый мускул как бы снял предохранитель. Лишь темные зрачки в глазах налились смутной осенней тяжестью.
— Тут с вас за бутылку «Пшеничной», — он показал аккуратным полированным ногтем строку в счете.
— Ну, скоморохи!.. — парень; усмехнувшись, огляделся по сторонам — С кем-то вы меня спутали. А вот с кем? — Добавил спокойно: — Фраера столичные, с утра заряжаться. Поищи свою бутылку на столе, где она?
— Прошу вас взглянуть на счет, — невозмутимо произнес Галайба.
Лицо парня стало серьезным. Он сунул руки в карманы, вдруг по-хозяйски откинулся в кресле. Плечи его разошлись, закрывая широкую спинку кресла; теперь была видна их косая сажень. Он изучающе, пристально смотрел в лицо официанта, все еще готовый рассмеяться возможному розыгрышу. Но тот отвечал не мигая, с вызывающей твердостью. «Мужичок-то не слизняк», — с удовлетворением отметил про себя, а потом с нетерпеливой радостью: «Что ж, попробуем на зубок сибирскую косточку…»
— Вот что, приятель. Зови-ка своего дружка Валеру, или как там его. Разберемся. Ну что стоишь, зови, тебе сказано.
— Простите, но он занят. Если вам будет угодно, то мы можем пройти к администратору.
— Идет, — парень сунул деньги в карман, резко отодвинулся от стола вместе с креслом, пружинисто поднялся на ноги. Потягиваясь, взглянул на часы. — Эх, некогда мне с вами базарить, ну, да ладно. Веди, хмырь…
— Вы напрасно оскорбляете, я все-таки на работе.
— Сейчас ты у меня станешь первым безработным в нашей бескризисной системе.
Галайба промолчал.
Они пересекли зал, зашли за перегородку.
Парень увидел Шатунова.
— О, Валера! А мне твоя «шестерка» лапшу на уши вешает, будто ты шибко занят. Послушай, мил человек…
— Заткнись, — поднялся Шатунов.
— Не очень-то дружелюбно, ребята… Э, да вам никак подраться приспичило. Понимаю, от этой столовой скучищи и не такое втемяшится.