— Мы еще сыграем, — пообещал он.
Сегодня был день его рождения. Ему исполнилось сорок девять. Виски у него поседели, лоб прорезали морщины. «Скоро я буду похож на Энтони в тот день, когда очнулся после размораживания и увидел, как он склонился надо мной», — подумал отец.
Он не мог избавиться от удручающей мысли о том, что когда-нибудь ему исполнится столько же, сколько было Энтони, когда его заморозили. Но, если подумать, то, может, не все так плохо. Нам обоим будет по шестьдесят шесть. И мы сможем стариться вместе.
«Я буду сражаться за тебя, Энтони. Ты можешь на меня рассчитывать, клянусь. Я не позволю тебе умереть у меня на глазах. Потому что нет ничего ужаснее для отца, чем пережить сына».
Перевел с английского Андрей НОВИКОВ
Интервью
Борис Стругацкий «Если хочешь, чтобы что-то произошло через сто лет, начинай прямо сейчас», интервью
15 апреля — юбилей фантастики: Борису Стругацкому 70 лет! Да, именно так — юбилей будет праздновать фантастика, а не сам Мастер. Ибо все друзья Руматы и Максима, все собеседники Горбовского и Виконта, расслабившись и забыв о времени, поднимут бокал за неназначенные, но состоявшиеся встречи, тогда как сам юбиляр вместо здравиц и тостов будет выслушивать вопросы о новом произведении С.Витицкого, пытаясь утишить страждущих и утешить обиженных… А знаете, может быть, так и следует встречать свой юбилей настоящему писателю?
Редакция: — В романе С.Витицкого «Бессильные мира сего», опубликованном в первом номере журнала «Полдень, XXI век»[6] за этот год, на равных правах существуют три повести. Стоит в момент чтения изменить систему координат — и возникнет совсем другая история. Нет ли опасений, что читатель просто запутается в меняющихся смыслах, так и не добравшись до авторского послания?
Борис Стругацкий: — Такая опасность есть всегда. И как всегда, автор надеется прежде всего и в первую очередь на читателя, умеющего и любящего не только читать, но и перечитывать.
— Роман создавался не один год. Менялось ли повествование? Автор вносил коррективы в первоначальный замысел, в готовый текст?
— Скорее нет, чем да. Менялись отдельные сцены, появлялись герои, которых не было в первоначальном замысле, концовка переписывалась несколько раз. Но никаких существенных трансформаций сюжета и фабулы не происходило.
— Можно ли усмотреть в повести библейские мотивы?
— Если принять, что тема «Учитель и его ученики» может быть рассматриваема как библейская, тогда — да, библейские мотивы в повести имеют место быть.
— Мы имели в виду не только линию «учитель-ученики», но и образы двух детей (мальчика и девочки), которые представляются нам антагонистами. Так ли это?
— Они, разумеется, в известном смысле антагонисты («вода и камень», «лед и пламень»), но ничего сугубо библейского в этой линии нет. Это не Христос и Диавол. Ни в какой мере. Скорее уж это метафора обычной житейской коллизии: позарез нужен Учитель, а судьба подсовывает очередного тирана.
— Это произведение, как и первый роман С.Витицкого, насквозь пронизано современностью, фантастический элемент лишь оттеняет острую реалистичность повествования. Помнится, писатель под именем «братья Стругацкие» ответы на злободневные вопросы искал (и находил) в космосе или на Земле будущего. Автор считает, что сейчас это уже не «работает»?
— Времени прошло — без малого полвека. Тот антураж, который казался в конце 50-х ярким, свежим, новым, фантастически интересным, давно уже сделался скучным, молью траченным, облезлым каким-то, словно старая монета, почти уж вышедшая из употребления. Время «космических одежд» (о которых еще Лем некогда писал) ушло, и ушло, на мой взгляд, безвозвратно. «Главное — на Земле». Стругацкие поняли это в начале 60-х и всю дальнейшую свою жизнь актуализировали этот тезис. По мере сил своих и возможностей.
— Скажите, пожалуйста, Горбовский был или его не было? Был ли Атос-Сидоров? Хотя бы «человек нового времени» — Максим Каммерер? Если да, то как же они почти в одночасье исчезли? В повести С.Витицкого ни одного «наследника». Даже «кукушата» — люди лишь «как бы приличные», да и то на фоне времени.
— У каждого мира — свои герои. У нынешнего — свои. Да и потом, между названными Вами героями и «кукушатами» С.Витицкого — такая ли уж большая разница? И не есть ли, в конце концов, жестокий психократ Тенгиз — тот же Максим Каммерер, только прочно уже обосновавшийся и окончательно освоившийся в мире Неизвестных отцов?
— Многие работы АБС и первый роман С.Витицкого «Поиск предназначения» исследуют (в том числе) проблему соотношения цели и средств. Но никогда она не решалась столь жестко, как в новом романе. Автор раздвинул для себя границы возможного? Жестокое время требует жестоких решений? Началась эрозия традиционной морали? Что происходит?
— Жестокие цели требуют жестоких решений. Жизнь вообще довольно жестокая штука. Можно быть довольным своей жизнью, многие довольны — особенно те, кто «хорошо устроился». Но достаточно ли этого? Не означает ли это, что ты отдал себя на съедение жадно-прожорливой «свинье жизни»? Хорошо, если ты доброжелательно-спокойный наблюдатель этого зрелища (довольства-удовлетворенности) со стороны. А если ты — Учитель, демиург, творец, несущий бремя ответственности за свое творение?.. Что более жестоко тогда: стать жестоким хирургом — или позволить себе оставаться равнодушно-спокойным педиатром? Для подавляющего большинства из нас все это — вопросы сугубо риторические, ибо мы бессильны что-либо изменить, даже если бы и пожелали того. А если это в наших силах? Как тогда?.. Не знаю. Сила всегда в каком-то смысле жестока, бессилие — никогда.
— Желал ли сам автор или нет, но роман в умах читателей определенно замыкает линию homo novus: мокрецы — людены — птенцы «гнезда Стэнова». Причем замыкают печально: писатель явно не верит в возможность появления нового человека; более того — эти «острова», ранее декларативно вьи веденные за пределы «океана», сейчас просто захлестнуты волнами. Автор увидел «стоп-сигнал» на эволюции?
— Роман С.Витицкого (или повесть?) не есть картинка будущего. Это — картинка настоящего. И вывод из этой повести — не «стоп-сигнал эволюции», а гораздо менее категорический и более тривиальный: «Если хочешь, чтобы через сто лет что-нибудь произошло, начинай прямо сейчас, ибо Божьи мельницы мелят медленно». Автор увидел и еще кое-что в окружающем мире: «Эволюция уничтожает свои причины», — но вывод из этой теоремы остался за пределами повести (или все-таки романа?).
— «…Но не волк я, друзья, по натуре своей, и меня только равный убьет», — это, пожалуй, самые пронзительные строки Мандельштама — если знать его биографию. Герои романа по определению не знают равных, но ломают и героев. Однако, если даже они бессильны перед «веком-волкодавом», на кого уповать?
— На время. На эволюцию, которая не останавливается никогда — ни днем, ни ночью, ни в век мрака, ни в эпоху прогресса-процветания. Не останавливается даже тогда, когда мы бездействуем, ни даже когда ломаем свои и чужие судьбы. Что бы мы ни делали, «равнодействующая миллионов воль» влечет нас в будущее. Не доброе, не злое — незнакомое, чуждое, иное, чем наше настоящее и настоящее наших предков. Будущее наступит обязательно, а ощущение нашего бессилия имеет причиной лишь малость каждого из нас перед громадой Прогресса. Вы знаете, это ощущение «неизбежности будущего» — самое оптимистическое из того, что можно сказать, говоря об истории человечества вообще.
— Где истоки «оскотинивания» общества и человека? Реминисценции повести посвящены исключительно «каменному веку» им. И.Сталина. Прошлое достает героев, где бы они ни находились. Это альфа и омега всех наших несчастий? Или, может быть, начался «обратный отсчет времени»?
— Истоки оскотинивания — в скотской нашей природе. В сумрачной бездне генома, где заложены и Бог, и обезьяна «в одном флаконе». И каждая экстремальная историческая ситуация (в полном соответствии с теорией эволюции) обнаруживает и поощряет в человеческой толпе и горилл, и богов. А «каменные века» — все, сколько их было — только демонстрируют нам это положение дел. Сейчас вот, например, настало время, удобное для юрких, крепких, ловких, предельно эгоистичных, рациональных существ. Боги в нас — молчат. Им нечего сказать. Да и зачем? Не кровь же льется рекой — деньги всего лишь. Не палач пляшет на костях, а всего лишь торжествует Маммона. Необратимые поступки отнюдь не приветствуются, и даже кляп в глотку почитается мерой скорее исключительной. А раз так — неизбежно смягчение нравов.