– Она и не живет.
Джулиана положила вилку с ножом четко параллельно по обе стороны от своей тарелки.
– То, о чем ты говоришь, мой дорогой Эллиот, означает только, что она живет такой же жизнью, что и ты – немного дикой. Я не собираюсь ломать в ней индивидуальность, чего, наверное, ты опасаешься, но она должна приобрести манеры, научиться английскому и многим другим полезным вещам.
– Я спрошу ее, – с бесстрастным лицом сказал Эллиот.
– Ты должен сразу же начать процесс признания и дать ей свою фамилию, чтобы не было вопросов, кем для тебя является девочка, пока растет. Хочу тебя предостеречь, для нее это будет нелегко при матери-индианке, но мы с тобой сделаем все, что в наших силах, чтобы облегчить ей этот путь.
– Спасибо.
От тихой благодарности у Джулианы мурашки побежали по спине. Разве Прити была виновата в том, что оказалась дочерью куртизанки, которую любили двое мужчин? Но ревность снова уколола ее. Джулиане нужно было что-то придумать, чтобы разобраться с этим. В конце концов, ведь их связь – дело далекого прошлого. То, что Эллиот собирался и дальше заботиться о Прити, вне зависимости, чьей дочерью она является, слегка смягчало чувство ревности.
– Да, нам еще много предстоит сделать. – Как всегда, чтобы забыть об эмоциях, Джулиана начинала что-нибудь организовывать и планировать. Процесс устройства чего-нибудь был очень удобной штукой. – Не только для Прити, но и для нас самих. Как можно скорее нам нужно нанести визиты всем в округе. Это наш долг. А еще мы должны устроить общую встречу, вероятно на Иванов день. Таким образом мы доведем до сведения соседей, что собираемся прочно здесь осесть, что мы не просто какие-то городские жители, которые на недельку приехали подышать свежим воздухом. Организуем праздник, устроим бал. Наймем музыкантов, найдем поставщиков еды из местных, разумеется. Вероятно, ты сможешь…
Джулиана заметила, что муж, замерев, загадочно смотрит на нее.
– Эллиот? – забеспокоилась она. – С тобой все в порядке?
– Мне плохо среди людей, – твердо сказал он. – И так будет всегда.
Да, верно. Она уже заметила это, даже если он находился в окружении семьи.
– Вот в чем преимущество женатого джентльмена, – подхватила Джулиана. – Тебе не нужно будет ничего делать, только стоять с видом лэрда и наблюдать, как виски льется рекой. А я поприветствую каждого и сделаю так, чтобы всем было весело. Поверь мне, для нас лучше помучиться в течение нескольких часов, чем мотаться по округе. Не волнуйся, Эллиот, я все возьму на себя.
Ей даже невдомек, подумал Эллиот, как она прекрасна сейчас. Голубые глаза сияли в свете свечей, волосы вспыхивали искорками при каждом движении головы. Джулиана говорила быстро, сопровождая речь взмахами округлой руки, такая счастливая от того, что обрекает его на общение с соседями и устройство бала.
Так легко было признаться всему миру, даже ласковой и воспитанной Джулиане в том, что он прижил ребенка от Джайи, которая дарила ему тепло, когда холодные ветры дули с гор, стеной ограждавших Индию от остального мира. Так же легко было признать, что они со Стейси поделили ее между собой в самом начале.
Этот грех был ничто по сравнению с кошмаром, пережитым во время пленения и после того, как его выставляли напоказ в качестве приза. Ничто по сравнению с тем, что с ним делали люди того свирепого племени и чему они учили Эллиота делать для них. Для начала он на собственной шкуре узнал, что такое быть рабом, когда жизнь человека ценится меньше жизни животного, когда все, что наполняло ее от рождения до настоящего момента, не значит ничего.
Эллиот не смог бы объяснить Джулиане, почему, когда ему пришлось быть пленником и рабом, он начисто забыл о Джайе. О времени, которое он провел вместе с ней и Стейси, о годах своего плантаторства, о соседях-плантаторах, о друзьях по армии – обо всем, словно этого никогда не существовало. Единственным человеком, который не выходил из памяти, чье лицо он видел перед собой, была Джулиана.
А она продолжала что-то щебетать насчет праздника, о какой-то распродаже, о каких-то переговорах с женой министра, но он не прислушивался к словам. Эллиот вслушивался в звучание ее голоса, ясного, как песня дождя.
Он отставил в сторону виски, которым злоупотреблял в последние дни, и поднялся из кресла. Джулиана посмотрела на него с удивлением, потому что джентльмен никогда не позволит себе выйти из-за стола до тех пор, пока хозяйка не решит, что дамам настало время перейти в гостиную.
Добравшись до ее конца стола, Эллиот выдвинул стул вместе с ней. Пока Джулиана изумленно разглядывала его, он приподнял ее с этого странного, похожего на трон стула и усадил на свободную от посуды часть стола.
– Эллиот, я не думаю, что…
Он заставил ее замолчать, прижавшись в поцелуе к ее губам. Поднял руку к тяжелому кольцу волос и распустил их.
В темноте камеры он часто представлял себе, как сделает это, вспоминая шелк волос, до которых дотронулся в ночь ее первого бала, а на следующий день уже плыл на корабле, чтобы присоединиться к своей воинской части. Он помнил рисунок ее губ, к которым тогда едва прикоснулся, розовую сладость ее нежного дыхания.
Она служила ему опорой там, в темноте, и теперь Эллиот опять нуждался в ее поддержке.
Кончиком языка он провел по ее губам, и в ответ Джулиана приоткрыла их, подхватив Эллиота под локти.
Легкими поцелуями он покрыл ей губы, каждый их дюйм, потом перешел на щеки. Теперь эта была его привилегия – целовать ее шелковистую кожу. Во мраке, испытывая жуткую боль, достаточно было вспомнить об их поцелуе, и это помогало бороться с агонией. Джулиана никогда не узнает, а он никогда не сумеет найти нужных слов, чтобы объяснить, что она много раз спасала ему жизнь.
«Ты мне нужна».
Эллиот продолжил ласкать ее. Кончик его языка описал петлю вокруг ушной раковины. И когда он слегка прикусил ей мочку, у нее вырвался тихий, идущий из горла стон.
Он соблазнял ее сейчас, но Джулиана соблазняла его каждую ночь всех тех потерянных для него месяцев. Ему каждый день страстно хотелось, чтобы мучения ослабли, чтобы его тюремщики забыли о нем на какое-то время, потому что тогда он мог погрузиться в забытье, и перед ним возникал образ Джулианы.
Они не позволили Эллиоту забыть ее, потому что ничего не знали о ней. Ее имя ни разу не слетело с его губ. Джулиана была его тайной. Его душой.
И вот теперь она стала реальностью.
Эллиот осторожно втянул мочку в рот, и ему очень понравилось, как Джулиана задрожала в ответ. Ему нравился ее аромат, ее вкус. Он никогда не пресытится ими.
Потом он проложил дорожку из поцелуев к ее губам, один крошечный поцелуй за один раз. Потом в поцелуе приоткрыл ей губы, языком нащупал ее язык. Ему нравился ее язык. Легонько прикусив его, подтянул кончик вперед и ласково пососал его.
Джулиана опять тихо застонала от удовольствия, а Эллиот продолжал сосать, лизать ее, наслаждаясь прикосновениями, ее вкусом, влажным теплом ее рта. Он отпустил ее и потянулся за графином с виски. Налил порцию в свой кубок.
Поднес кубок ей, подождал, пока она сделает глоток, а затем прижался ртом к ее губам и втянул виски в себя.
Когда он отстранился, Джулиана мягко смотрела на него.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Наслаждаюсь тобой.
– О! – Ее смущение, это короткое восклицание заставили напрячься все его тело.
Эллиот снова поднес ей кубок. На этот раз Джулиана отпила из него и закрыла глаза, пока он тянул виски в себя.
Еще и еще он поил ее чистейшим солодовым напитком Макгрегора. Еще и еще он пил чистейший виски с ее губ. В эту минуту он был человеком, умиравшим от жажды, а Джулиана – сосудом со спасительной влагой.
Когда кубок опустел, Джулиана подняла на мужа глаза и улыбнулась. Ее голубые глаза были полны тепла, волосы – в полном беспорядке.
– Ты собираешься напоить меня допьяна?
Не отвечая, Эллиот поцеловал ее еще раз. Провел пальцами вниз по обнаженной шее, ничем не прикрытой специально для этого вечера. Кремовый шелк тесно облегал ей плечи и грудь. Женская мода всегда ставила его в тупик – женщины могли целый день ходить застегнутыми на все пуговицы под подбородок, зато вечером их декольте едва прикрывало соски.
Но для него так было даже лучше. Эллиот расстегнул крючки у нее на спине и наполовину стянул рукава. Показался верх корсета, а под ним кружевная нижняя рубашка.
Отец Джулианы был богатым человеком, и она привыкла носить полный набор одежды. Так что, чтобы дотронуться до ее кожи, Эллиоту еще нужно было потрудиться. Неловкими пальцами он расстегнул ей лиф, батист, покрывавший корсет, был шелковистым на ощупь и расшит шелковыми цветочками.
Эллиот распустил шнуровку на корсете и снял его. Нижняя рубашка под ним повисла такими же легкими волнами, как шелк платья.