«Интересно другое, – отчетливо повторил он. – Вернувшись в часть, я узнал, что человек, которого вместо меня послали на дерево снимать план местности, убит». – «Господи! Я так и знала!» – «Да… Я, как ты понимаешь, онемел, услышав это. Ведь на месте этого человека должен был быть я! Кто спас меня? Откуда взялся этот кудрявый лейтенант, доставивший меня к ничего не ведавшему генералу?»
Вернувшись в Москву, он понял, что не может идти домой. Ее мать жила в Мытищах. Полупустая электричка с крепким махорочным запахом в тамбурах скрежетала колесами. Память без труда привела его к низенькому бревенчатому домику, заросшему мокрой майской сиренью. Теща, зарыдав, припала к нему на пороге, и через ее затрясшуюся голову он увидел на стене фотографию своей жены. Круглое лицо в спирально закрученных боттичеллиевских прядях. «Так как же это случилось?» – «Я сначала не поверила, что корь. В ее возрасте – корь! Но она действительно не болела корью, весь класс болел, кроме нее. И вот подцепила где-то на шестом месяце беременности. Температура была выше сорока всю неделю, потом осложнение… И всё. Всё, Леня!»
Не отрываясь, он смотрел на круглое лицо, светлым пятном повисшее на стене. Боттичеллиевские пряди, откинутые ветром. Корь. Детская болезнь. Как это похоже на нее. Она никогда не была взрослой. Ребенок, унесший с собой в могилу их сына, у которого тоже, наверное, были такие же волосы… Золотые, сияющие… На круглой головке…
«Леня, я хоронила ее почти одна. Соседки только пришли. Она лежала, как живая, только что не улыбалась. Такая спокойная, светлая. И дождик шел. Теплый, несмотря на середину октября…»
Арбатская площадь дрожала тусклыми рекламами. Старуха в мужских ботинках неподвижно сидела на лавочке. Черный лист, как птенец, вздрагивал на ее плече. «Подождите! Она еще жива была, когда… Когда вы… Когда появился кудрявый лейтенант?» – «Не знаю. Думаю, что нет. Или это были ее самые последние дни. Она умерла шестнадцатого, а вот какого числа меня вызвали к генералу, не помню. Помню только, что известие о ее смерти я получил через три примерно недели. Но почта так работала, что…»
Не сговариваясь, они повернули обратно, оставив за спиной Арбатскую площадь с неподвижным Гоголем и старухой в мужских ботинках, которая остановившимися глазами смотрела вслед, пока чернолиственный сумрак бульвара не поглотил их.