— Некогда, — отмахнулся я.
Он положил мне ладонь на темя, и я склонился над раковиной. Сухое лезвие неприятно царапнуло кожу.
— Ты не боишься распределения? — осторожно спросил Пас, подбривая мне шею.
— Ну ты даешь! — меня удивила такая постановка вопроса. — Если дрейфишь, зачем вообще поступал в учебку охотников?
— Мне говорили, что здесь все по-другому, — признался Пас.
— На базе будет легче. Вот увидишь. — Мне хотелось успокоить его, потому что бритва в дрожащих руках заставляла меня нервничать.
— Откуда ты знаешь?
Это был серьезный вопрос, поскольку из всех людей, с кем нам приходилось общаться, на базах служили только командиры взводов. Они приезжали на два года, вели курс, а после распределения убывали обратно. Но вытянуть из них достоверную информацию о быте охотников казалось немыслимым.
— Слухи, — честно ответил я.
— Понятно. — Пас вздохнул и принялся ровнять мне кантик. — Знаешь, чего я больше всего боюсь?
— Ну?
— Попасть на базу одному. Представляешь? Все новое, непонятное, ты ничего не знаешь, а вокруг все чужие.
— Так не бывает, — ответил я. — Есть закон, по которому на одну базу распределяют не меньше двух курсантов из одного отделения.
— Точно?
— Точно, — подтвердил я. — Толик разведал, когда дежурил по штабу.
Бритва скользнула по шее еще несколькими скребущими движениями, после чего Пас отошел на шаг и придирчиво оглядел дело рук своих.
— Кривовато, — признался он.
— Да ладно, — меня утомила неудобная поза. — Главное, чтобы Ушан не цеплялся.
— Очень криво, — вздохнул Пас.
Это меня насторожило. Я попробовал оглядеть затылок в зеркало, но подробностей видно не было.
— Сейчас, подожди, — дрогнувшими губами попросил меня Пас и скрылся за дверью.
Я попробовал ощупать кантик, но ничего ужасного не обнаружил. Через минуту Пас вернулся и протянул мне компактное бритвенное зеркальце. Через него я без труда разглядел отражение собственного затылка в большом зеркале.
— Фу, напугал, — улыбнулся я. — Ну, слева чуть подровняй, и будет нормально.
— Ты не сердишься? — повеселел Пас.
— С чего бы? Равняй поскорее.
Конечно, руки у него были кривые, нечего сказать — другой справился бы со столь простой задачей и быстрее и лучше. Но у меня не было альтернативы. Пас высунул язык от усердия и поскреб бритвой левую часть моего затылка. Кожу начало пощипывать от раздражения.
— Что-то не очень хорошо получается, — вздохнул он.
Я взял с полочки зеркальце и осмотрел работу — теперь левая часть кантика оказалась выше правой.
— Не расстраивайся. — Я постарался сдержать растущее бешенство. — Еще справа сними. Только чуть-чуть.
Так он ровнял меня минут пять, при этом линия волос на моем затылке стремительно поднималась, пока не достигла критической отметки.
— Стой! — я вырвал бритву из его руки. — Чтоб тебя!
Мой затылок был похож на синий подбородок лежачего больного, которого бреют раз в три дня. Кантик проходил по уровню верхней кромки ушей.
— Извини, — Пас опустил глаза.
— Катись отсюда! — В отчаянии я был готов наброситься на него с кулаками.
Он вырвал из моей руки зеркальце и скрылся за дверью. Я обреченно ощупал колкую щетину на затылке, и жизнь показалась мне прожитой зря. Это же надо! Ведь сегодня торжественный выпуск и отъезд на базу, а вид у меня такой, что рыбы засмеют. Мне пришлось потереть нос, чтобы не пустить слезу.
— Строиться на завтрак! — взревел на плацу Ушан.
Я сунул бритву в карман новых брюк и выбрался из жилого корпуса в прозрачный утренний воздух.
— Раз, два, три, — считал командир, отбивая такт левой ногой.
На счет «десять» всему отделению надлежало стоять по ранжиру, то есть по росту. Я занял привычное место и тут же услышал хихиканье за спиной.
— Десять!
Мы замерли, вытянувшись по стойке «смирно». Я почти физически ощущал, как шесть пар глаз буравят мой до неприличия обнаженный затылок. Наконец Влад не выдержал и фыркнул. От стыда и злобы кровь ударила мне в голову.
— Отставить смех! — рявнул Ушан. — На камбуз шагом марш!
Мы тронулись. Командир остался на месте, по обыкновению пропуская колонну вперед, а я, стиснув зубы, ждал, когда он заметит изменения в моей прическе.
— Стой! Раз, два, — наконец остановил нас Ушан. В его голосе слышалось плохо скрытое удивление. — Савельев! — окликнул меня командир.
— Я! — вырвался из моей глотки уставной ответ.
— Тебе что было приказано?
— Подровнять кантик! — отрапортовал я.
— А ты что сделал? У тебя голова теперь на небритую жопу похожа!
Отделение грохнуло смехом.
Честно говоря, в тот момент я бы очень обрадовался, если бы провалился сквозь землю.
— Ладно, — Ушан насмешливо сощурился мне в лицо. — После завтрака разберемся. Отставить смешки! Отделение! Шагом марш!
Колонна тронулась с места. Я шагал, еле сдерживая слезы стыда и отчаяния.
По уставу в день торжественного выпуска завтрак и обед должны содержать праздничные элементы — шоколад, конфеты, фрукты и сладкие булочки. Но главным праздничным блюдом, которое обсмаковала вся учебка, была, конечно, моя полувыбритая голова. Мне кусок не лез в горло, но встать и выйти с камбуза я не мог. Ушан делал вид, что не замечает всеобщего воодушевления, хотя его эпитет, охарактеризовавший мою прическу перед строем, моментально сделался крылатой фразой и с хохотом передавался из уст в уста.
Ребята, которые за два года стали казаться мне друзьями, превратились в толпу, живущую по своим, не вполне человеческим законам. Я заметил, что многие смеялись не от веселья, а от страха выпасть за пределы общей эмоции, ведь любой сочувствующий моментально оказался бы на моем месте. Но были и те, кто получал удовольствие от чужой беды. Кто-то из них, как бы невзначай, заехал мне половником по затылку.
Захотелось вскочить, схватить обидчика за грудки и шарахнуть лицом о стол, так, чтобы тарелки полетели на пол. Я знал, что накопившейся во мне ярости хватит на расправу с десятком самых горячих голов, а остальные не сунутся, опасаясь быть отчисленными. Но в то же время мне было ясно, что такая победа обернется для меня поражением. Хотя бы потому, что первым отчислят меня самого.
Я решил не обращать внимания на провокации и поднес ко рту стакан с молоком. В тот же миг кто-то, уже не стесняясь, толкнул меня в спину. Содержимое стакана выплеснулось на новенькую темно-синюю форму. Все на камбузе дружно покатились от хохота.
Моя реакция на такой поворот событий для меня самого оказалась несколько неожиданной — дотянувшись до салфетки, я промокнул рубашку и рассмеялся в ответ. Прошла секунда, и мой хохот уже звучал в полной тишине — остальные умолкли. Я заметил, как испугался Ушан, встретившись со мной взглядом. От этого мне стало еще смешнее.
Больше всего я веселился от того, что понял, каким дураком был вчера, не согласившись с Леськиным предложением. Мне достаточно было отказаться от распределения и вернуться домой, тогда Пас не изувечил бы мою прическу, не было бы этих насмешек и не возникла бы ситуация, в которой мне придется кого-то убить. А так я твердо решил это сделать, поскольку ребята, забавляясь, перешли границу того, что я мог им простить.
Я промокнул салфеткой заслезившиеся от смеха глаза, вынул из бачка с кашей увесистый половник и встал, глядя в лица бывших друзей. Некоторые опускали глаза, но большинство не сводило взгляда с половника, прекрасно отдавая себе отчет, что в моих руках он может стать смертельным оружием.
И тут новый приступ хохота согнул меня пополам, я бросил половник обратно в бачок, сел на место и закрыл содрогающееся лицо ладонями.
— Закончить прием пищи! — наперебой закричали командиры отделений. — Встать, выходи строиться!
Ушан цепко оглядел меня и приказал:
— Савельев, сразу после завтрака прибыть к командиру взвода.
— Есть! — ответил я, не в силах справиться со спазмами смеха.
Остальные покидали камбуз в полном молчании.
Я был уверен, что меня отчислят, хотя не мог представить формулировку, по которой это можно сделать. За подъем из-за стола без команды полагалось максимум два наряда по кубрику, а за намерение, не перешедшее в действие, в учебке никого не наказывали.
— Стой! Раз, два, — скомандовал Ушан, когда мы вернулись на плац. — Полчаса личного времени. Всем готовиться к торжественной церемонии. Р-р-ра-зой-дись! Савельев, к командиру взвода!
— Есть. — Мне не удалось ответить сдержанно, но Ушану было без разницы. Он утратил ко мне интерес.
Ребята бросились к дверям кубрика, а я направился в противоположную сторону. На краю плаца, неуверенно сбившись в кучу, ждали построения салаги, приехавшие вчера. Бритые, в мешковатой кремовой форме, они походили скорее на выводок мокрых котят, чем на будущих охотников. Меня они разглядывали со смесью почтения и страха. В общем-то, их можно было понять. Я вспомнил, как два года назад, по пути сюда, мои одногодки из уст в уста передавали рассказы о зверствах старших курсантов и командиров. Из-за отсутствия достоверной информации приходилось верить всему услышанному, так что у нас вид был точно такой же. Униженно-испуганный.