Он рассказал мне множество мелких анекдотов из своей жизни: о воскресных кутежах, о знакомствах во время танцев, заканчивая каждый из них одной и той же фразой: "Учитесь, как это нужно делать!" Я слушал его вполуха, не переставая думать о той прелестной девушке и ожидая, что вот-вот он заговорит и о ней. Но я ждал напрасно. Правда, в его историях прозвучали имена многих девушек, которых ему удалось охмурить; допускаю, что среди них была и она, но точно этого утверждать не могу, ибо, сколько бы я ни напрягал свою память, я так и не смог вспомнить, как ее звали. Тогда я решил, что по возвращении домой пороюсь в своих старых бумагах, среди которых, насколько я помнил, была одна газета, где ее имя стояло в списке первых танцовщиц на студенческом балу.
Вечером я распрощался с ним перед входом в большой зал гостиницы "У картечи". Я услышал шум, пение и смех и увидел Фриду Гошек, уже занявшую свое место за столом фельдфебеля и искавшую его глазами. Саперы, как всегда, сидели впритык друг к другу в своем "гетто", кутаясь в тяжелые клубы табачного дыма. Оркестр играл "Далибора".
- Вы не зайдете? - спросил фельдфебель.
- О нет. Только не сегодня. Я иду спать. Похоже, у меня жар.
Меня и вправду целый день знобило и мутило. Это были первые признаки тифа, я подхватил его из-за скверного качества питьевой воды, и несколько дней спустя он уложил меня в постель.
- Жар? - рассмеялся фельдфебель. - Ага, мы хотим в лазарет! За неделю до отправки? Это мне нравится. Нетранспортабелен - и все тут. Скажите честно, вольноопределяющийся, ведь я не полковой врач, скажите, что вам просто не хочется в Обезьяньи горы.
Те предметы и явления, необходимость или польза которых чешскому солдату неясна, причисляются им к разряду "обезьяньих". Тирольские вершины кажутся ему бесполезными и абсурдными в своей грандиозности, и потому он именует их Обезьяньими горами, а Тироль в целом - Страной обезьян.
- Я не прочь повидать Тироль. Но мне действительно худо, - возразил я.
- Присоединяйтесь ко мне, выпьем по "шрапнели", а то и по паре. Это лучшее средство от любой заразы. Если, конечно, вам не слабо.
Я закипел от возмущения. Почему мне должно было быть слабо выпить рюмку того сорта шнапса, который у нас в "Картечи" именовали "шрапнелью"? Чем я был хуже фельдфебеля?
- Вовсе мне не слабо! Спорим на два гульдена... нет, на десять гульденов...
- На вашем месте я бы не спорил, - сказал фельдфебель, проталкивая меня в зал.
В "Картечи", как всегда, царило веселье, оркестр наяривал уличные шлягеры и мелодии из старых оперетт: "Рыбачку" и "Ах, я ведь только в плечико се поцеловал", и в перерывах между номерами в фаянсовые тарелочки музыкантов сыпались крейцеры. Солдаты уже настроились на скорую отправку, трубач из фельдъегерского батальона переходил от столика к столику, поднимая тосты за скорейшее возвращение на чешскую родину; некоторые из посетителей сочинили шуточные вирши на жизнь гарнизонного городка в Тироле и теперь во весь голос декламировали их: "Там тоже есть девчонки, говорилось в одном из стишков, - в остальном - тоска"; другие пытались вызвать ревность у своих подружек описанием утех, которые они связывали с красотой и уступчивостью триентянок, а один рядовой громогласно вопрошал, дают ли в Тироле свинину с квашеной капустой, клецками "и пивком впридачу", иначе ему придется дезертировать. Фельдфебель, как всегда, был в ударе; он делал ставки в игре, играл на скрипке, танцевал, пел и подшучивал над музыкантами, не забывая при этом регулярно угощаться "шрапнелью", и как только он заказывал очередную порцию, я спешил последовать его примеру и опустошал ее, как он, одним залпом. Я по-прежнему испытывал ревнивое чувство из-за той девушки, а потому стремился доказать - и фельдфебелю, и самому себе, - что не уступаю ему ни в чем, включая питие.