Я возвращаюсь этим же маршрутом в Уаз и совершаю быстрый набег на Осни. Я прохожу по длинным проспектам, уводящих в центр Сэржи - Префектюр: там находятся Труа Фонтэн, голубая башня, театр, консерватория и библиотека. Теперь я на красной ветке пригородного метро совершаю быстрый пробег по высоковольтной линии до Сэржи - Сэнт - Кристоф, на вокзале которого находятся огромные часы. Я прогуливаюсь по улице, ведущей к башне Бельведер и к колоннам мемориала мира, с которой виден силуэт Дефанса и очертания Эйфелевой башни.
В первый раз в жизни я завладела территорией, которую я пробегаю вот уже двадцать лет.
30 ноября.
Они снова уехали в свой пригород на востоке Парижа.
Они проснулись в час дня, так как легли в три часа ночи после просмотра "Секретных материалов" и игры на компьютере. В два часа они пообедали, а затем отправились прогуляться в "Арт де вивр", торговый центр, открытый в воскресенье. Они провели долгое время в книжном отделе, купив новые компьютерные игры.
Он принес постирать белье. Утром я стирала " в две машины", а днем гладила "в три утюга" его футболки и джинсы, главное составляющее его гардероба.
Я помечаю здесь признаки нашей эпохи, ничего личного: воскресенье одинокой женщины, сын которой приезжает со своей подружкой в парижский мегаполис, чтобы ее навестить. Очень сожалею, что не начала отмечать эти детали с того момента, как взялась за перо в двадцать два года: выходные дни девушки шестидесятых годов, проводимые у ее родителей в провинции. Тогда я хотела передавать лишь состояние души.
13 декабря.
Давид Бомм, скинхед, толкнувший Имада Бушуда, молодого араба, в воду гавани на западном побережье Франции, написал в своем дневнике: "Было восемнадцатое апреля, было холодно. Желание смерти переполняло мое существование".
Этот отрывок из дневника напоминает пассаж из романа, написанного от первого лица. Но это не вымысел, а точная передача эмоций и чувств, испытанных после настоящего преступления и повлекшие смерть Имада Бушуда. Можно остаться прикованной последней фразой, ужасной и красивой по структуре. Но Бомм никогда бы не испытал этого чувства и не описал бы его, если бы не убил юношу своего возраста, только лишь потому, что тот был арабом.
Его литературное достоинство было бы "допустимым" при единственном условии, что это было бы неправдой. Эта манера письма, не преувеличивает ли она преступление, подтверждая его отсутствием угрызений совести? Нужно делать выбор: либо литературный стиль не поддается морали, либо он постоянно обнажает эту самую мораль.
1998.
27 февраля.
"Не хотите ли чашечку кофе?" - предлагает парикмахерша. Затем добавляет: "Может, хотите что-нибудь почитать?" Ни газеты, ни журнала ; есть какая-то брошюрка, содержание которой не имеет никакого смысла. Если сказать "да", она принесет первую попавшуюся ей газету. Но можно рассуждать иначе: в слове "чтение" можно расслышать слово "еда", "что-нибудь почитать" - это как "что-нибудь поесть".
25 марта.
В утреннем вагоне метро какая-то женщина подправляет себе ресницы, держа зеркальце на уровне носа. Другая подпиливает себе ногти, после чего начинает наносить на них лак. Они выполняли эти действия в окружении людской толпы с такой тщательностью, как если бы они были одни в своих ванных комнатах. Что это - высшая степень свободы или эксгибиционизм - сказать трудно. Их руки и веки, которые они чистили и подкрашивали в тихой радости удовлетворения, казались им не принадлежащие.
2 апреля.
Папона приговорили к десяти годам лишения свободы. Я не знаю, что и думать. Нам сказали: "Попробуйте переместить себя в ту эпоху; тогда ситуация не была достаточно ясной".