Гораздо менее нуждается в них читатель и тогда, когда перед ним развивается в статье одно из самых простых, грубо-ясных и убедительных явлений, как, например, насилие, случай административной испорченности или яркая черта из истории крепостного быта. Всякая работа мысли и эстетического чувства тут умолкает, подавляемая тяжестью одного материального факта, который лежит гнетом над духовными способностями читателя. По отношению к крепостному праву он может дать полное свое согласие даже и плохому автору, если тот добросовестно принялся за изображение его остатков или его подвигов с целью очистить от них общество, не говоря уже о таком ратоборце крепостного права, как г. Щедрин, который разоблачил неимоверные психические движения, тайну невероятных мыслей и желаний, какие способно было возбуждать безнравственное учреждение в людях. Другой сборник, обещанный нам г. Щедриным, – «Невинные рассказы» – вероятно, будет заключать истинно поразительные сцены и картины из темной сферы старопомещичьего быта, которые разбросаны были по журналам. Заметки наши, может быть, в некоторых случаях придутся и к ним; оговорка, может быть, и тут приютилась и исполняет свою обычную службу автору, хотя и в меньших размерах, чем где-либо, разумеется. Одушевление, которое у г. Щедрина покрывает всевозможные уклонения и выносит его всегда торжествующим и правым, несмотря ни на какие погрешности против жизни, совпадало при появлении рассказов из крепостного быта с общественными потребностями, с борьбой всего развитого против призванного и нестерпимого зла. Нужна была победа во что бы то ни стало, и – надо сказать, г. Щедрин бился доблестно за победу, как немногие. Нам гораздо труднее понять, отчего теперь, по окончании дела, в недавних, последних своих произведениях, он снова возвращается к упраздненному крепостному праву, даже к преждебывшим формам его, и возвращается не как строгий историк, а опять с жаром и пылом бойца и сатирика. Он созидает страшные психические этюды, уже без ясной общественной цели, да и без претензии на художническое достоинство. Этюды эти производят впечатление «посмертных сочинений», и даже самая страстность благородного одушевления уже не производит на читателя прежнего действия: ему все кажется, что это старое, подержанное одушевление, оставшееся у г. Щедрина в экономии от прошлой эпохи. Мы никак не хотим верить, чтоб воображение и творческие силы г. Щедрина уже не могли и жить без крайних толчков, которые доставлял им отошедший порядок (а это замечается у многих его последователей), чтоб прелесть раздражения, сообщаемого очень простыми явлениями доброго старого времени, сделались для него необходимостью. Наоборот, мы искренне убеждены, что он обратится к «невинным» рассказам настоящего времени, хотя явления новой эпохи значительно посложнее предшествующих, не так легко уловляются и исчерпываются, да и не всегда позволяют заменить себя одним одушевлением, как бы оно ни было благородно в сущности. Содействие публики, вызываемое его юмором, наблюдательностью и талантом, конечно, не изменит ему и теперь; но не следует, может быть, упускать из вида и того, что внутренняя правда мысли и изображения должна цениться писателем, по крайней мере, столько же, сколько и превосходные средства изложения, которыми он обладает.
Примечания
1
чистокровный (фр.)