Вокруг нас толпились чёрные люди - ярыжники, учужники и другая голь перекатная. По толпе вслед за нами шёл ропот.
- Отец-избавитель наш идёт!
- Атаманушко-заступник!
Я поклонился:
- Как живёте, люди добрые?
- Глухо живём, батюшко! - закричал ярыжник с впалой грудью. - Нет управы на наших бояр и приказчиков!
- Соки выпили, жилы повытягивали! - заголосила толпа.
Фёдор Шелудяк да Леско Черкашенин раскрыли ларец и стали раздавать деньги в протянутые, изъеденные язвами да мозолями руки.
- Спасибо, батюшко!
- Защиты просим, каждый день видим батоги от воеводы Прозоровского.
- Лютует, зверь...
- Знать, ничего не изменилось, люди добрые? - нахмурился я. - Вволю кормят вас батогами и ослопьем, морят голодом.
- Истина твоя, Степан Тимофеевич. На тебя надея - только ты можешь навести порядок!
- А вы?! - грозно вопросил я.
- А мы, атаманушко, поможем тебе, город откроем! - раздались крики.
- Что ж - ждите, скоро приду.
- Скажи, атаман, - из толпы вынырнул молодой оборванец, у которого на лице, измазанном сажей, блестели яркими венисами глаза, - а правда, что твои казачки Царицын уже взяли?
- Царицын взяли?! - за моей спиной громко рассмеялся Василий Ус.
- Не ведаю - может взяли, может, скоро возьмут, - ответил я.
- Тогда возьми и меня в казаки?! - на чумазом лице заблестели белые зубы.
- Леско, дай ему денег на зипун и саблю! Приходи к нам в лагерь, будешь казаком, - я хлопнул голодранца по плечу.
Толпа раздвинулась, и мы оказались перед Приказной избой, куда нас настойчиво приглашали. Вокруг суетились дьяки - служилые испуганно и заискивающе забегали вокруг нас.
Я медленно поднимаюсь по крыльцу, атаманы не отстают. Скрипят выскобленные половицы. Молодые монахи, побросав гусиные перья, таращат на нас удивлённые глаза.
- Что - не видали таких удалых молодцов?! - смеётся Василий Ус.
Я прохожу в отдельную комнату. Воздух затхлый, застоявшийся - сильно пахнет лампадным маслом. Пламя свечи колеблется в углу под образами. Нам навстречу кидается длиннобородый дьяк. В его дрожащих руках грамота - он начинает перечислять всё, что я им передал.
- ...бунчук атаманский, знамёна шаховы, пленённого сына Менед-хана Шабалду, - дьяк вопросительно посмотрел на меня.
- Да здесь он - передал твоим чернобородым.
Дьяк смотрит на лист и продолжает:
- Казну шахову, взятую в бою под Свинным островом, чистокровных аргамаков, что везли в дар государю нашему от шаха персидского Аббаса Второго, сына персидского купца Мухамеда-Кулибека - Сухамбетя, стрельцы... Пушки?
- Стрельцов выдал.
- Полонников, взятых в Кизылбаши и в Трухменских землях.
Я развожу руками:
- То ясырь общий - не могу лишать других законной добычи.
- Струги?
- Да на чём же я на Дон уйду?
- Пушки?
- Э, дьяк - ты разорить меня хочешь! А пушки я потерял в Реште. И не надо было тебе грамоту читать - государь и так нас простил!
- То ведаю.
- А раз ведаешь, - я поворачиваюсь к Черноярцу: - Внесите дьяку подарки!
Дьяк замолчал, скрутил и спрятал грамотку, только глазки быстро забегали, оценивая появившиеся богатые подарки: богатые ковры, золотые чаши, шкатулку с каменьями. Дьяк поклонился в пояс. Быстро сбежалась вся Приказная изба. Выстроились и пожирали подарки глазами.
- Спасибо, Степан Тимофеевич! - склонились все в поклоне, и я вышел в сопровождении есаулов.
- Жульё! - ругался за спиной Черкашенин. - Отрыгнуться кровью им наши подарки.
- Отдай им пять медных и шестнадцать железных стругов - хватит с них.
- Понял. Прозоровский хочет обменять морские струги на речные суда.
- Обменивай. Есаулы-соколы, заглянем к воеводе Прозоровскому заждался, небось!
- Заждался - всех подарками наделили, а его обделили, - Якушка Гаврилов рассмеялся. - Князь Львов в новой собольей шубе, что царю в пору, щеголяет, а Прозоровскому завидно.
- Айда к воеводе!
* * *
Князь Прозоровский вышел на крыльцо дома - встречал, как дорогого гостя. Это был высокий, подтянутый старик в голубой бархатной ферязи. На голове клобук, отороченный соболем, на груди лежит седая борода, стальные глаза внимательно меня прощупывают. За спиной топчется брат - Михаил, злые глаза которого гложут моих есаулов. Вот уж приветил бы он нас в Приказной избе на дыбе! Рядом с ними немецкий капитан Видерос - длинные, узкие усы висят над гладким, узким подбородком.
Я остановился перед крыльцом и с улыбкой поклонился в пояс:
- Здрав-будь, князь-воевода Иван Семёнович!
Щёлкнул пальцами: вперёд вышли Якушка Гаврилов и Иван Черноярец с богатыми подарками на руках - расшитыми золотом тканями, большим бухарским ковром, золотой исфаганьской посудой. Глаза у князей при виде дорогих подарков алчно заблестели, точь-в-точь как у дьяков в Приказной палате.
- Прими подарки от вольных казаков!
Черноярец вслед за Гавриловым положил на крыльцо тяжёлый ковёр.
- Здравствуй, здравствуй, Степан Тимофеевич! - воевода потеснился на крыльце и отодвинул брата в сторону. - Проходи, гостем будешь.
Я стал подниматься по крыльцу.
- Многовато у тебя людишек, Степан Тимофеевич - переписать бы всех надо, - князь Прозоровский ласково улыбнулся и повёл меня в горницу.
- Зачем переписывать - все мои, донские, а с Дону, как водиться, выдачи нет?!
- Ты ещё не на Дону, - хмуро бросил брат воеводы Михаил.
- Значит, скоро буду - царь грамоту выдал, все вины простил!
- Пушки не все сдал! - не отставал Михаил Семёнович.
- Ваши сдал, свои оставил - в честном бою были добыты у нехристей.
- Усаживайтесь, гости, - пригласил воевода, обводя рукой стол. - Чем Бог послал.
Бог не обделял воеводу Прозоровского - на столе стояли яндовы, наполненные водкой, вином, медами, блюда с жареными гусями, куски кабана и рыбы, на больших серебряных подносах лежали большие жареные чебаки, густо посыпанные зелёным луком, тут же пряники и коврижки, обсыпанные сахаром. Слуги наполнили кубки. Пришла тучная боярыня Прасковья Фёдоровна - жена воеводы.
- За великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича! - провозгласил воевода.
- За государя! - отозвался я.
Мы осушили кубки. Их тут же наполнили заново.
- Слава о тебе пошла гулять по Руси.
- Тебе виднее, князь. Знать - время пришло.
- Пришло время браться тебе за ум, Степан Тимофеевич. Погулял и будет государь на службу зовёт.
- А я не отказываюсь.
- Ты всё же товары шаховы и купцов верни.
- А что возвращать - казаки честно саблей добывали, а не языком?! Раздали дуван и здесь же, на астраханском базаре продали купчишкам и в кабаках пропили.
Воевода нахмурился.
- Коли так, я разберусь и заставлю вернуть. Здрав будь, атаман!
- Здрав будь, боярин!
- Пленных верни, - воевода схватил гусиную лапу и вцепился в неё крепкими зубами.
- Своих верну, а чужих... У нас ведь, князь Иван Семёнович, полонянник может сразу двадцати казакам принадлежать - их добыча.
- Гладкий ты, атаман - сразу и не возьмёшь!
- Не возьмёшь, князь - это точно! - усмехнулся я.
- Пусть переписи составит! - выкрикнул хмельной Михаил.
- Переписи не будет! - отрезал я.
- Угощайся, Степан Тимофеевич, пей! - воевода жестом удалил слуг и собственноручно принялся подливать мне мёд в кубок.
- Я угощаюсь.
- Путь домой долгий будет.
- Да я уже дома - на Русской земле.
- Русь, - вздохнул воевода. - Слышали мы о твоих подвигах - досталось басурманам! Но государь недоволен, что ты рушишь его дружбу с шахом.
- Я её ещё больше укрепил - теперь будут бояться государёвых казаков.
- Это хорошо, - кивнул головой воевода.
- Государю мы вины в Москву повезём - собираю я посольство, подарки готовлю.
- Богат ты стал, атаман! - глаза воеводы заблестели.
- Боевое богатство - кровью оплачено!
- Князю Львову шубу соболью подарил?
- Хороша шуба - князю в самую пору.
- У тебя, чай, тоже соболья есть?
- Есть, Иван Семёнович.
- Богатая?
- Красивая.
- Может она и мне в пору придёт? - воевода не сводил с меня маслянистых глазёнок.
- Одна осталась.
- Пей, Степан Тимофеевич, угощайся.
- Благодарствую, князь и супруге твоей Прасковье Фёдоровне спасибо, что приветила.
- Пушки возврати! - князь Михаил бухнул по столу пустым кубком.
- Эх, князь, не подумал ты обо мне - путь на Дон долог, степи кругом. В степях всякое может случиться - вон татары стали под городом.
- Ничего с тобой не случится.
- То только Богу ведомо.
- Оставь, Михаил! - старый воевода наполнил брату кубок. - Сегодня пусть гости гуляют, отдыхают - разговоры завтра будем говорить. За тебя, удалой атаман! - воевода поднял кубок.
- Здрав будь, боярин!
Ничего не получилось у князя и на следующий день...
* * *
Струг птицею нёсся по тёмной речной воде. Над головами кричали чайки, под килем шумела и бурлила вода. Я полулежал на мостике с чаркой в руке, кутался от ветра в дорогую соболью шубу, взятую в Фарабате. Кружком сидели есаулы с чарками и пели весёлые казачьи песни, свистели в ответ на доносившиеся с берега приветственные крики горожан. Рядом, прижимаясь к тёплой шубе, сидела моя таинственная шамаханская царевна и куталась в расшитую золотом и жемчугом белую шаль. Молчала - её редко видели говорящей. Оставаясь в шатре в одиночестве, она изредка пела грустные восточные песни, но чаще играла с куклами Черноярца и о чём-то с ними тихо разговаривала, вспоминая свой далёкий дом. Широко раскрытые чёрные глаза блестели, словно ночные звёзды и в них можно было запросто утонуть. Юлдус испуганно смотрела на меня и есаулов. Жаль мне тебя, пичуга, да судьба твоя такая и ничего нельзя поделать. Мне жаль тебя, но ты всегда меня злишь - несмотря на то, что ты такая слабая и беззащитная, но всё равно никак не можешь смириться с потерей дома, и я чувствую к себе затаённую, глубокую ненависть. Ты не любишь меня - ты меня ненавидишь.