Как-то раз он попросил жену почитать его новую рукопись:
— Пробеги-ка там свежим глазом… да попридирчивее, с карандашиком, до мелочей добирайся.
Надежда Егоровна два дня читала рукопись, терпеливо проставляла на полях птички и галочки, выписывала на бумажку отдельные шероховатые фразы.
— Ну как, мамочка, наскребла кое-чего? — обратился к ней Федор Петрович. — Выкладывай, жду…
Надежда Егоровна пытливо заглянула мужу в глаза:
— Откровенно, Федор, начистоту?
— Какой же может быть вопрос?.. Мы же с тобой не чужие.
Жена отложила в сторону исписанную бумажку.
— Ну что ж, послушай! Читается книга, ничего не скажешь… А прочла — хочется в окно выглянуть, на улицу выйти, людей послушать. Они, может, и о маленьком говорят, а каждый по-своему — с радостью, и с болью, и с беспокойством. А у тебя в книге что-то все очень гладко да ровно уложено, словно ты и среди людей не жил. А ведь в «Золотой россыпи» ты не так писал… Помнишь, читатели тебя письмами завалили — и бранили, и в друзья напрашивались, и в гости приехать к себе звали…
— М-м-да! — только и нашелся сказать Федор Петрович.
Засунув руки в карманы, он прошелся по комнате, потом снисходительно усмехнулся:
— Строга ты, мать, строга! Посади тебя в издатели — пришлось бы писателю Звягинцеву менять профессию…
Федор Петрович долго листал страницы рукописи.
Неожиданно задребезжал звонок. Федор Петрович с недоумением подумал, что гость в такой поздний час совсем некстати. Звонок повторился.
— Варя, Варвара!.. Да открой же! — не поднимая головы, закричал Федор Петрович. — И скажи, что я спать лег!
Из кухни никто не ответил.
«Спит наша королева», — с досадой подумал Федор Петрович, вышел в сени, открыл дверь и столкнулся с Варей. Пропустил ее впереди себя в дом и долго с недоумением смотрел, как Варя стаскивала с ног грязные сапоги.
— Поздненько, знаете… И кажется, третий раз на этой неделе?
— Надежда Егоровна к Тарасенковым посылала за творожницей… А их дома никого не было… ждала, ждала, — не очень уверенно бормотнула Варя и скрылась на кухне.
Утром Федор Петрович рассказал жене о поздних возвращениях Вари.
— Да, да… Я присмотрю, — пообещала Надежда Егоровна.
Но, как видно, слова хозяйки не подействовали на Варю. Девушка по-прежнему пропадала по вечерам, и вся работа по дому в эти часы ложилась на жену. Да и вообще, как показали Федору Петровичу наблюдения, Надежда Егоровна и Варя вели себя довольно странно. Они частенько о чем-то шептались, надолго запирались в спальне и никого к себе не впускали. А как-то раз, вернувшись в сумерки домой, Федор Петрович услышал в спальне Варино пение, сопровождаемое игрой на скрипке. Скрипка часто умолкала, обрывала песню и Варя. Тогда, отбивая такт ногой, кто-то ровным, терпеливым голосом объяснял: «Здесь „ми“, „ми“ две четверти… Начали… три, четыре», и скрипка вновь вела незатейливую мелодию.
Федор Петрович осторожно приоткрыл дверь в спальню, но она заскрипела и выдала его.
Лысый, сухонький старичок, учитель пения из местной школы, шагнул навстречу Федору Петровичу:
— Извините великодушно!.. У меня, знаете ли, ремонт в квартире. С ведома вашей супруги решили позаниматься у вас. Прошу прощения, если помешали. Последнее упражнение.
— Пожалуйста, пожалуйста, — немного опешив, согласился Федор Петрович и покосился на Варю, которая перебирала стопку нот на столе.
На другой день Надежда Егоровна положила перед мужем ученическую тетрадь и попросила решить задачку с двумя неизвестными.
Федор Петрович отодвинул рукопись в сторону, долго бился над задачкой, потом сконфуженно признался:
— Знаешь, мамочка, сплошная неизвестность… все перезабыл.
— Вот и со мной то же самое, — пожаловалась Надежда Егоровна.
— Да и зачем тебе все это?
— Как будто не догадываешься?
— Та-ак! Понимаю! — не скрывая раздражения, ухмыльнулся Федор Петрович. — Вполне романтическая история… Сердобольная хозяйка не щадя сил просвещает молодую девушку, рвущуюся к свету и знаниям… А по сему поводу в доме секреты, тайны, конспиративные уроки музыки…
— Слов-то, слов у тебя сколько! Сказал бы просто: раздразнил девушку Москвой да учением, а потом отмахнулся от нее, забыл. А девушка упрямая, с характером, за книжки взялась… Что угодно перетерпеть готова, а только бы учиться… Как же такой не помочь?!
— Похвально, конечно. Только опасаюсь: не осилить Варе всей этой премудрости.
Надежда Егоровна нахмурилась и, помолчав, строго сказала:
— Ты, Федор, всю жизнь делаешь, что тебе хочется. И я тебе не мешаю… Не мешай и ты мне.
Федор Петрович растерянно пожал плечами:
— Нет, нет… Не препятствую! Поступай как знаешь!
— Федор Петрович, к вам! — крикнула Варя, вводя в дом маленькую опрятную старушку в старомодном казакине.
Старушка пояснила, что она мать Степы Петухова, и попросила разрешения поговорить с писателем Звягинцевым.
Федор Петрович любезно усадил старушку на стул, приготовился слушать.
— Извините меня, пожалуйста! — сказала старушка и вдруг заплакала.
Федор Петрович поежился и в замешательстве посмотрел на жену: не поговорит ли она сама с матерью Степы? Раз слезы, значит, какие-нибудь неприятности, а он в таких случаях советчик плохой. Но Надежда Егоровна сделала вид, что занята своими делами.
Федор Петрович попросил старушку успокоиться. Та наконец осушила глаза и спросила Федора Петровича, за что они, старые люди, мать с отцом, так наказаны судьбой, если единственный сын презирает их, как злых недругов. На днях она отыскала Степу у приятеля, принесла новые башмаки, а он накричал, не принял: «Уходи, ничего мне от вас не надо!»
Правда, люди они маленькие, тихие, со слабостями. Старик всю жизнь мастерит на дому игрушки: заводных петушков, барабанщиков, попрыгунчиков. Сделает с полдюжины, снесет на базар, продаст — этим и живут до новой партии.
Пытался старик приучить Степу к своему ремеслу. Но тут сын с отцом и разошлись. Сын заявил, что это позор — одному работать дома, а потом сбывать свой товар на толкучке. Пойти же в артель старик наотрез отказался. «Я умную игрушку мастерю, с секретом, с фокусом. В артели такую игрушку понять не могут». Степа отца частником обозвал, старик сына — лоботрясом. Сынок-то все им в строку тогда поставил: и то, что у них, стариков, свой домишко, огород, козы, и то, что она, старая, в церковь иногда заглядывает.
Но разве за это можно не любить отца и мать? Да бог с ней, с любовью! Зашел бы чайку попить, поговорить.
Старушка говорила сбивчиво, торопливо. Пальцы ее судорожно стискивали сжатый в комочек носовой платок.
У Надежды Егоровны заныло сердце. Она посмотрела на Никитку. Тот, зажав пальцами уши, готовил уроки. Вдруг ей подумалось: а что, если и ее Никитка станет таким же, как Степа, — самонадеянным, заносчивым, станет презирать ее, свою старую мать…
Наконец старуха Петухова собралась домой. Надежда Егоровна вышла ее проводить.
— Вы уж попросите супруга, пусть он постыдит сынка. Для него писателево слово много значит!
— Постыдит, постыдит, — успокоила Надежда Егоровна.
Федор Петрович встретил жену жалостливой гримасой: нельзя ли его избавить от подобных посещений? Ведь так весь город полезет с жалобами, обидами, кляузами…
Через несколько дней Степа Петухов пришел к Звягинцевым. Едва успев поздороваться, он возбужденно закричал:
— Понимаете, Федор Петрович… в газету попал!
— Стишки?.. Ну, ну, показывай!
— Да нет, другое… — Он протянул местную газету.
В кабинет вошла Надежда Егоровна и вполголоса попросила:
— Федор, скажи ты ему…
Федор Петрович сделал вид, что не расслышал, и углубился в газету.
Покачав головой, Надежда Егоровна посмотрела на мужа, потом обернулась к Степе и сказала, что мать просила его зайти домой. Степа деланно удивился:
— Меня? Зачем?!
— Хочет тебя видеть. Кстати, дома тебе приготовили новые башмаки.
Степа, снисходительно усмехнувшись, заявил, что предпочитает ходить в старых башмаках, чем принимать подачки.
Кровь прилила к щекам Надежды Егоровны.
— Варя! — громко позвала она. — Подай Степану пальто: он уходит.
Степа дернул плечом, посмотрел на Федора Петровича. Тот попытался было вмешаться:
— Мамочка, ну позволь!..
— Да-да. Степа уходит, — твердо повторила Надежда Егоровна. — Ему очень нужно поговорить с матерью.
Степа еще раз посмотрел на Федора Петровича, потом с оскорбленным видом сорвал с вешалки пальто и, не одеваясь, вышел из дома Звягинцевых.
Федор Петрович отыскал жену на кухне. Она стояла лицом к окну.
— Это уж, мать, неостроумно и скучно, — сказал он с досадой, — Люди к нам с открытой душой ходят, с большими планами, а ты их постные назидания заставляешь выслушивать.