— Я слышала, ты называешь это политической необходимостью, — заметила Одраде.
Тараза заговорила, взяв себя под жесткий контроль и опять перенеся при этом взгляд на дисплей.
— Если мы станем основывать наши суждения не на созданной жесткой системе, то это верный путь к исчезновению Бене Джессерит.
— Ты не найдешь ничтожных решений в моей биографии, — сказала Одраде.
— Я ищу источники слабостей, изъянов.
— Их ты тоже не найдешь.
Тараза скрыла улыбку. Она узнала, поняла это эксцентричное замечание: способ Одраде подпускать шпильки Верховной Матери. Одраде была очень хороша, когда, нетерпеливая на вид, на самом деле погружалась в поток терпения, не поторапливая время.
Когда Тараза не клюнула на эту наживку, Одраде вернулась к своему спокойному ожиданию — легкое дыхание, уравновешенный ум. Терпение втекало в нее без усилия над собой. Орден давным-давно научил ее, как разделять прошлое и настоящее на одновременные потоки. Созерцая все окружающее, она в то же время способна была выхватывать крохи прошлого и жить ими, словно прошлое и настоящее накладывались на один экран.
«Работа памяти», — подумала Одраде. Было время, когда Одраде жила так, как и большинство детей: в доме, где были мужчина и женщина — если и не настоящие родители, то растившие ее вполне по-родительски. Все другие дети, которых она тогда знала, жили так же: у них были папы и мамы. Порой один папа работал, далеко от дома. Порой на работу ходила только мама. В случае Одраде, женщина оставалась дома — никакая приходящая нянька не сидела с ребенком в рабочие часы. Много позже она узнала, что родившая ее мать уплатила большую сумму денег, чтобы обеспечить такой уход за своей девочкой, спрятанной у всех на виду подобным образом.
— Она спрятала тебя, потому что любила, — объяснила женщина, когда Одраде стала достаточно взрослой, чтобы понимать. — Вот почему ты не должна никогда никому открывать, что мы не твои настоящие родители.
Как позже поняла Одраде, любовь не имела с этим ничего общего. Преподобные Матери не действовали из таких земных мотивов. А настоящая мать Одраде принадлежала к Бене Джессерит.
Все это открывалось Одраде, согласно исходному плану. Ее имя: Одраде. Дарви — так ее всегда называли равнодушные к ней или рассерженные. Юные приятельницы, естественно, сократили это имя до Дар.
Не все, однако, соответствовало первоначальному плану. Одраде припоминала узкую кровать в комнате, которой придавали жизнерадостный вид картинки животных и фантастические пейзажи на пастельно-голубых стенах. Белые шторы трепетали в окошке под мягкими ветерками весны и лета. Одраде помнила, как прыгает на узкой кровати — восхитительно счастливая игра. Много смеха. Руки, ловившие ее посреди прыжка и крепко обнимавшие. Руки мужчины. Круглое лицо с небольшими усиками, которые щекотали ее так, что она начинала хихикать. Кровать стукалась о стену от ее прыжков, и на стене от этого остались вмятины.
Одраде берегла эти воспоминания, не желая выбрасывать их в колодец холодной рациональности. Отметина на стене. Отметки смеха и радости. До чего же они малы и как о многом свидетельствуют.
Странно, почему в последнее время она все больше и больше стала думать о папе. Не все ее воспоминания были счастливыми. Были времена, когда он бывал печально сердитым, предостерегал маму не слишком вмешиваться. На лице его отражалось много разочарований. Его голос приливал, когда он был в плохом настроении. Тогда мама двигалась тихо, ее глаза наполнялись беспокойством. Одраде ощущала беспокойство и страх и негодовала на мужчину. Женщина знала, как лучше всего с ним поладить. Она целовала его в затылок, поглаживала по щеке и шептала ему на ухо.
Эти древние «естественные» чувства заставили немало потрудиться аналитиков-прокторов Бене Джессерит, прежде чем удалось их изгнать из Одраде.