– Ага! Вот ты где! – голос у матадорши оказался резким. – Ты не представляешь, что мы делаем завтра!
Она восторженно выпучила глаза, с грохотом придвинула соседний стул. По-вороньи быстро оглядев стол, ухватила оливку из моего салата.
– Экскурсия «Следы на снегу»! Мы идем с настоящим следопытом, он нам будет рассказывать про следы, про зверей. Тут, говорят, даже медведи есть! Представляешь?
– Медведи зимой спят, – мне стоило усилий оставаться вежливым. – Спят в берлоге.
– Как это? – удивилась женщина-матадор. – Откуда у вас такая информация?
– Я из России. Медведи – наша узкая специализация.
Она с интересом оглядела меня. Я ласково ей улыбнулся.
– Моника! – она протянула мне ладонь.
Я пожал, назвал себя.
Мне было очевидно, что Моника принадлежала к столь распространенному в Америке классу избыточно эмансипированных, невежественно-агрессивных, самоуверенных и скверно воспитанных дур.
Рита извинилась, вышла из-за стола, я взглядом проводил ее спину. Моника кликнула официанта, заказала себе мартини. Приблизила ко мне оранжевое лицо.
– Я вас умоляю, – горячо зашептала она. – Рита – моя лучшая подруга, она прошла через такой ад… Этот подонок Алан, ее бывший муж…
– Она мне все рассказала, – перебил я Монику. – Успокойтесь.
Моника заглянула мне в глаза и, помедлив, ухмыльнулась, словно мы с ней уже делили какую-то гнусную тайну. Положила на мою руку свою ладонь, горячую и сухую, как галька на пляже.
У меня впервые в жизни появилось почти непреодолимое желание ударить женщину.
Ударить прямо в лицо.
7Ланкастер махнул рукой, мы пошли.
Я снова оказался в хвосте за Моникой. Лес начал редеть, кряжистые сосны сменились елками, которые хороводились отдельными семейками – белые и остроконечные, они походили на заколдованные замки, занесенные снегом.
Потом пошли тощие бледные осины и сразу посветлело.
То ли я освоился со снегоступами, то ли наст здесь был покрепче, но я перестал проваливаться, и наша прогулка начала почти доставлять мне удовольствие. Я стянул лыжную шапку и сунул ее в карман. На ходу зачерпнул пригоршню снега, поднес к губам. От снега пахло ледяной свежестью – так пахнет березовый сок ранней весной.
Лес остался позади.
Мы вышли на покатый холм, его бок, зефирной белизны, плавно скатывался к замерзшей реке. Двинулись вдоль берега, кое-где топорщились островки высохших серых камышей. Лед был занесен снегом, река больше напоминала идеально ровное поле для какого-то циклопического спортивного состязания. На другом берегу чернел глухой сосновый бор.
Ланкастер, что-то заприметив, остановился и поманил нас. На снегу отпечатался странный узор, похожий на гигантскую хризантему.
– Ну что? – спросил он, оглядывая нас. – Есть идеи?
Я нагнулся: симметричный отпечаток был полметра в диаметре. Я провел пальцем по длинным заледеневшим бороздкам, напоминавшим острые серповидные лепестки. Узор походил на отпечаток античного орнамента.
– Это, наверное, снежная медуза, – серьезным тоном предположила Моника.
Если бы я не знал, что она полная дура, то предположил бы, что у нее прорезалось английское чувство юмора.
– Что? – удивился Ланкастер. – Кто?
– Ну, есть же снежный человек? – Моника почти не смутилась. – Его тоже мало кто видел. А у нас – медуза…
Ланкастер захохотал, с той стороны откликнулось эхо.
Мы с Ритой тоже засмеялись.
– Ну-ну! Над Дарвином тоже потешались! – Моника повернулась к нам воинственным профилем. – И над Колумбом! Когда он Америку открывал…
– Безусловно, остается незначительный шанс, что нам посчастливилось наткнуться на «медузас книдария унцис» – Ланкастер развел руки. – Или смириться с фактом, что перед нами отпечаток крыльев ворона черного из отряда воробьинообразных.
Я не подозревал о принадлежности ворон к отряду воробьинообразных, впрочем – и в частности, и в целом, – мне было плевать на всю эту зоологию. Я взглянул на Риту, она тут же отвела глаза. На ее лице еще теплилась улыбка, тусклая тень нашего общего смеха.
Я хотел ей что-то сказать, но она уже повернулась ко мне спиной.
– Посмотрите, – Ланкастер наклонился. – Вот тут, видите, едва заметные отпечатки лапок, видите? Вот коготь… На берегу влажность выше, поэтому наст крепче, и птичьи следы почти не разобрать. Тут ворон взлетал, а взлетают они на подскоке – делают несколько прыжков, отталкиваются и…
Ланкастер ладонью изобразил крутой взлет.
– Ворон – умнейшая птица! У Эзопа есть басня про ворона, который, чтобы напиться, бросает камни в кувшин с водой, уровень воды поднимается, и хитрая птица таким образом утоляет жажду. Можно сказать, ворон – предтеча Архимеда. – Ланкастер улыбнулся. – Кстати, ворон в воздухе имитирует полет хищной птицы. Для придания пущей важности, я думаю.
– Пижон! – Моника неодобрительно покачала головой и добавила многозначительно:
– Попадались мне такие… Из отряда воробьинообразных. А что это за гул?
Мне тоже послышался глухой рокот, звук едва различимый и монотонный, похожий на бас гигантского мотора.
Казалось, он шел из-под земли…
– Метро, – я беспечно пожал плечом и указал на восток. – Вон там, за горкой, станция «Ведьмина Падь», следующая остановка – «Бруклинский мост».
– Нет, действительно? – спросила Рита. – Похоже на дальний гром.
– Это голос Ойате-Ду, – Ланкастер повернулся к застывшей реке. – Ведь не поверишь, что под этим мертвым льдом несется неукротимый поток. Исток реки – у озера Шамплейн, течет она строго на восток и впадает в Атлантический океан. Река змеится по границе и если плыть по Ойате-Ду, то попеременно будешь оказываться то в Канаде, то в Америке…
Он замолчал.
Повернувшись к замерзшей реке, мы стояли и слушали.
В этом утробном рокоте мне вдруг почудилась какая-то тайная угроза. Действительно, Рита была права: звук напоминал надвигающуюся бурю. Это был тот случай, когда приближающуюся опасность ощущаешь на уровне животного инстинкта. Небо посерело и навалилось на макушки сосен на северном берегу. Стало зябко, я достал из кармана шапку, натянул до ушей.
– Тут была земля могикан, на западе жили гуроны. – Ланкастер откашлялся в кулак. – Река представляла особую ценность: краснокожие ведь так и не изобрели колеса, поэтому передвигались пешком или на лодках.
– Могикане? – спросил я. – Это из Фенимора Купера?
– Да, «Зверобой», «Следопыт» и прочее. Не знаю, как там насчет литературы, но относительно биологии у меня к нему серьезные претензии. К Фенимору.
– С литературой там тоже неважно. Каждая вторая сцена открывается с того, что герой слышит, как «где-то рядом, в темноте, хрустнула ветка». И сразу после…
Я запнулся.
До нас донесся вой.
Моника и Рита настороженно посмотрели на Ланкастера.
Звук напоминал вой собаки.
– Койот, – успокоил девушек наш проводник. – Не волнуйтесь, барышни.
Ланкастер посмотрел вверх, потом на часы.
– Ну…
– А вот там что? – перебила его Моника. – Как будто жилище чье-то, хижина какая-то.
Она указывала малиновой варежкой на небольшой затон – там изо льда торчала остроконечная крыша вроде деревенской хаты.
– Бобры! – оживился Ланкастер. – Это бобровая крепость. Канадский бобер – удивительный зверь! У него самая высокая плотность шерсти на квадратный дюйм: семьдесят тысяч щетинок, представляете? Когда он ныряет, его кожа остается сухой, влага не проникает сквозь шерсть.
– Смотрите, там настоящая плотина! – Моника, загребая снегоступами, кособоко побежала к затону.
– Пошли! – махнул рукой Ланкастер. – Там, должно быть, ручей. Бобры обычно устраивают запруды в таких местах.
Из снега в строгом порядке торчали остроконечные бревна внушительного диаметра. Картина напоминала какую-то фортификационную конструкцию – варварскую, но сработанную на совесть.
– И это все бобры? – Моника изумленно остановилась. – Зубами?
Она достала карманную камеру, блеснула вспышкой. Отошла, сделала еще снимок. Подошла вплотную, стала почти впритык фотографировать бревна, похожие на карандаши, заточенные старательным, но неумелым великаном.
– Зубами! Надо же! – восторгалась Моника. – Игорь, сфотографируйте нас с Ритой!
Она протянула мне камеру.
– Там большая кнопка. Рита, иди сюда! – Моника обняла ее за плечи, выставила белые зубы.
Я нажал на большую кнопку. Затвор щелкнул.
– Давайте еще, чтоб вот эти столбы замечательные попали в кадр. Их видно, Игорь? Столбы видно?
Я отошел назад, захватил в кадр столбы. Сфотографировал.
– Давайте теперь с бобровым домиком! Рита! Давай с бобровым домиком!
Моника, переступая снегоступами, боком спустилась на лед и обошла «бобровый домик» – сучья, собранные в конус двухметровой высоты.
– Рита, иди сюда!
Рита явно была не настроена фотографироваться. Она отмахнулась, делая вид, что поправляет ремешки креплений.