Пожалуй, главным достоинством Вестминстерской школы была терпимость. Обычаи там царили вполне традиционные, но никого не заставляли им следовать. Если после семи лет на ее попечении вы сохраняли ортодоксальные религиозные и политические взгляды, то лишь потому, что поленились задуматься о них всерьез. А в этом случае совершенно безразлично, какие у вас взгляды; по крайней мере от вашей традиционности меньше хлопот для общества. Если за семь лет вы не проявили страсти к науке — значит, она вас никогда особенно не интересовала. Ваше дело — найти себя, а дело школы — дать вам такую возможность. Я себя за школьные годы не нашел; впрочем, возможно, и находить было нечего.
Студент 1900–1903
Глава 9
1Главное отличие Кембриджа от Оксфорда заключается в том, что учившиеся в Кембридже не считают себя обязанными написать об этом книгу. Не знаю, правда ли, что о жизни каждого человека можно написать книгу — по крайней мере у каждого бывшего оксфордца живет в душе книга об Оксфорде, и, как правило, он эту книгу пишет и публикует. Оксфордские выпускники скажут, что это доказывает, насколько больше Оксфорд способствует творчеству, а кембриджские — что оксфордцы медленнее взрослеют. На том и оставим.
Во всяком случае, отсюда видно, что эта глава не будет особенно интересна тем, кому сугубо интересен Кембридж. Как опытный оратор выбирает одного из слушателей и произносит речь, обращаясь исключительно к нему, так и я пишу для одной гипотетической читательницы, которой интересен именно я. Завтра она, если захочет, пойдет в библиотеку и поменяет мою книгу на книгу об Оксфорде, из которой узнает массу подробностей об университетской жизни.
Среди прочего я сделал одно радостное открытие: мне больше не придется голодать. После семи лет вестминстерского недоедания так чудесно заказывать завтрак и ленч на свой вкус! Даже если обедать в общей столовой, полагаясь на казенное меню, опасность тебе не грозит. В первый же вечер официант, перегнувшись через мое плечо, обратился к застенчивому новичку с таким необычным вопросом:
— Рататуй или бифштекс, сэр?
Рататуй, как и фамилия Чамли, с первого раза всегда произносится неправильно. Итак, произошел следующий диалог:
О ф и ц и а н т. Ртуй или бифштекс, сэр?
Н о в и ч о к (испуганно). Что?
О ф и ц и а н т. Рутутль или бифштекс, сэр?
Н о в и ч о к (сильно порозовев). Э-э… я даже не знаю…
О ф и ц и а н т. Ратусуль…
Н о в и ч о к. Бифштекс, пожалуйста!
Другим обедающим повезло больше — им предложили более стандартный вариант произношения (не помню уже какой), так что бифштекс их миновал. Всегда теряешься, когда собеседник что-нибудь произносит неправильно. Помню, мне пришлось договариваться о дополнительных занятиях с преподавателем математики, шотландцем по фамилии Уокер. Я каждый день во второй половине дня играл в футбол и совсем не хотел мчаться на урок сразу после тренировки, поэтому рассчитывал заниматься по утрам, до начала лекций. Мы обсудили, какие темы будем изучать, а потом он спросил: «Будете пр-р-риходить с утр-р-речка или после обеда?» Вся моя на три четверти английская кровь вскипела при одной мысли произнести «с утр-р-речка», а сказать «по утрам» не позволяла вежливость. В результате я ходил к нему заниматься после обеда, о чем беспрестанно жалел. Предыдущий учитель математики к тому времени поставил на мне крест. Это был Э. У. Барнс[22]. Подумать только, мы с ним в поте лица осваивали дифференциальные уравнения, ныне же он епископ Бирмингемский, а я сочиняю пьесы. Никогда бы не представил себе его священником. Наверное, и он не представлял меня драматургом. А математиком не представлял уж точно.
В первом триместре я совершил все, что полагается совершить студенту. Купил себе две курительные трубки с серебряной окантовкой. Завел счет в банке и заверил свою подпись для будущих чеков: «Алан А. Милн». Такой она и осталась навсегда, и, видя такое обращение в письме, я сразу понимаю, что это какая-нибудь квитанция или просьба о благотворительности. Очень полезно.
Меня пригласили на завтрак к ректору Тринити-колледжа, знаменитому доктору Батлеру. Тому самому, что вошел однажды морозным зимним утром в аудиторию, где его, трясясь от страха, ждали с полдесятка новичков, и промолвил, глядя в окно: «Смотрите-ка, солнышко проглянуло», — на что самый перепуганный новичок ответил: «Надеюсь, миссис Батлер хорошо себя чувствует?»[23]
Я ходил на лекции, прогуливал церковные службы, допоздна валялся в постели, принимал визиты незнакомцев и сам, робея, ходил в гости к другим студентам. Еще я играл левым крайним в матче новичков и гречанку без речей в «Агамемноне».
Тем временем А. К. М. исправно каждую неделю отправлял пачку стихов в журнал «Гранта», и их неизменно возвращали. Только в начале второго триместра наше произведение впервые приняли к печати. Кен придумал стишок в жанре нонсенса, по форме несколько напоминающий лимерик. Такая форма, раз найденная, позволяет с легкостью сочинять смешные стихи. Мы надеялись, что их назовут «милнериками», но этого не случилось. Вот пример:
Всего мы придумали с полдюжины подобных трагических историй. Правда, в последней звучала чуть более гуманистическая нотка:
Через пару дней после публикации наших стихов состоялся футбольный матч между кембриджским Тринити-колледжем и оксфордским Тринити-колледжем. Возвращаясь из Оксфорда, мы, конечно, зашли выпить. И вот я застенчиво пью имбирное пиво, жалея, что обычное пиво и виски люблю не больше рисового пудинга (то есть совсем не люблю), и вдруг слышу, как не кто-нибудь, а капитан нашей команды говорит не кому-нибудь, а одному из игроков команды такие слова: «Видел в последней «Гранте» замечательные стихи? Новый вид лимериков, автор некто А. К. М.». Я уткнул пылающее лицо в кружку с имбирным пивом. Вот она, слава! Если б только сейчас Кен сидел рядом со мной!.. Ну ничего, завтра ему напишу.
Бедняге Кену не повезло, что наши стихи печатались в «Гранте», а не в «Уэймут таймс». Все были убеждены, что А. К. М. — это я, а лишний инициал добавлен, видимо, из скромности. Несколько близких друзей знали правду, однако всем прочим брат в Дорсетшире казался такой же абстракцией, как Бенбери из Шропшира[24] или та собака, насчет которой нужно поговорить с одним человеком[25]. Наши стихи уже регулярно печатались, и то и дело кто-нибудь говорил:
— Мне понравилась твоя последняя вещица в «Гранте»!
Я смущенно улыбался в ответ, а если прибавлял: «Знаешь, вообще-то у меня есть брат в Дорсетшире…» — собеседник принимал это за начало очередного никому не интересного анекдота, быстренько извинялся и сбегал.
Возможно, Кен догадывался, что происходит. Вряд ли его это задевало; впрочем, в конце летнего триместра он объявил, что уходит из соавторов. По его мнению, я и в одиночку мог не хуже «сочинять такие штуки», а он хотел самостоятельно попробовать кое-что другое. В двух словах: у него душа не лежала к легкомысленной литературе, хотелось чего-нибудь посерьезнее. Кен выразил это, по своему обыкновению, очень мягко — преподнес все так, словно «К» в составе А. К. М. никогда не вносило существенного вклада, якобы я два года трудился за двоих. Ничто не могло быть дальше от правды. Я возражал, отговарил его, я страдал от одной мысли, что мы больше не будем работать вместе. Только во втором письме Кен признался, что сам хочет отделиться от меня.
Что ж, ему решать. Пусть пишет статьи для «Корнхилла», коли приспичило, а я буду сочинять смешные стишки для «Гранты». Удачи нам обоим.
Номинально «Гранта» являлась собственностью главного редактора, хотя на практике от него мало что зависело, кроме назначения собственного преемника. Деловой стороной дела занималась типография, они сообщали редактору, сколько составила прибыль и есть ли она вообще. Когда я сам стал редактором и узнал, сколько составляет прибыль, то очень обрадовался и принялся мечтать, как получу свой первый гонорар. Мечтал месяц, другой, потом напомнил о деньгах и услышал в ответ, что пока не получена плата от рекламодателей, я в долгу перед типографией и если хочу, могу выплатить этот долг немедленно. Я, по подсказке Барри, холодно ответил, что «передаю дело на рассмотрение поверенным своего отца», после чего мне доставили первый в жизни чек в уплату за литературный труд. Не знаю, кто был в нашем споре прав, кто виноват, но мне казалось вопиющим нарушением традиций, чтобы университет заставили дожидаться денег при расчетах с городом.