Подушечек было ровно пятнадцать, а уж венков не счесть - так их было много. Потом гроб с генералом положили на лафет. Казалось, он уснул, устав от войны, и теперь, когда враг отброшен, позволил себе отдохнуть перед новыми боями.
Я долго шла в толпе, провожающей генерала в последний путь, а потом повернула к дому и все думала об отце. Наверное, и папу моего так же хоронили красноармейцы. Ведь он пал за Родину смертью храбрых.
В этот день я печально слонялась по квартире - ничего делать не хотелось. Проводила солнце, встретила луну. Она была ярко-красная, будто в кровь окунулась, в то море крови, о котором рассказывал одноногий муж Шовкет. Глубокая чернота неба и красная луна. Я уже знала, что никто не может добраться до луны по обманчиво упругой, сверкающей дорожке, и все равно... Все равно видела - видела с закрытыми глазами, как, взявшись за руки, идут мама с папой по живому серебру лунных бликов.
И теперь, когда на висках моих пробилась седина, когда разбегаются занятые своими делами мои взрослые дети, я достаю заветную пластинку и слушаю "Лунную сонату" Бетховена. Ее чистая мелодия возвращает меня в один из счастливейших дней детства, в мир, где сплетались явь и сказка, в теплое море любви, окружавшей меня, в безудержные детские фантазии, в прекрасное, увы, проходящее с детством чувство - все хорошее с тобой, навсегда. Как-то дети меня спросили, откуда такое пристрастие к "Лунной сонате", и я рассказала им... Сын рассмеялся. Это меня как-то больно задело. Он заметил и смутился:
- Ну мама... Это же правда смешно. Сегодня каждый первоклассник знает, что луна изрыта следами лунохода... На ней побывали и вернулись люди. Ты не обижайся - век НТР...
Что ж... Может быть, он прав - смешно... Но я и теперь с благоговением и трепетом слушаю "Лунную сонату", когда никого нет дома...
...Почему-то мне часто снился один и тот же сон. Я видела нашу дачу в мареве полуденного солнца - как будто издалека видела. Укутав лицо платком, бабушка достает из горячего тендира пышущие жаром лепешки. Даже запах поджаристого хлеба чувствовала во сне. Я просыпалась, долго ворочалась и все не могла уснуть - меня мучил голод.
- Что с тобой, дочка? - спрашивала мама.
- Я хочу на дачу, - слезы сами начинали капать из глаз. - Я хочу, чтоб были дедушка и бабушка. Чтоб в тендире горели угли. И бабушка вытаскивала вкусные лепешки. Много хлеба... Я бы дарила его людям на день рождения, на праздники... Как цветы. И все бы радовались... Мама, когда умрет война? Не слышишь, мама?
- Слышу. - В ее голосе тоскливая усталость. - Спи. Ты уже взрослая. Уже не та девочка, что бегала по даче, ловила бабочек. Ты моя помощница. Подружка. А та маленькая, беззаботная Севиндж осталась там... на даче. Где бабушка пекла тебе лепешки. Спи. Завтра я разбужу тебя очень рано. Поедем вместе... Война кончится, дочка. Обязательно кончится. Только надо немножко подождать, потерпеть... Спи, ласточка.
И вот этот день пришел...
Я запомнила его во всех деталях, от цвета неба, запаха весеннего дождя до заплаканных, счастливых лиц встречных... Я возвращалась из школы. Был полдень. Обычный солнечный полдень. Люди бежали, спешили, теснились у репродуктора, установленного на площади Азнефти. Я увидела, как обнимаются совсем незнакомые, как останавливаются трамваи и машины, как подбрасывают в воздух, ловят и снова подбрасывают какого-то солдата...
Война кончилась. Не было больше войны...
Над логовом фашистов, над рейхстагом, подняли красное советское знамя. Знамя моей Родины.
Размахивая сумкой, я побежала домой.
- Война кончилась! Кончилась война! - кричала я громко.
Вбежала во Двор, закружилась в танце, горланя до хрипоты.
- Война кончилась! Войны нет! - пела я.