Вдруг я слышу: птица зашипела, как змея, и тут же из гнезда показалась головка с небольшим хохолком кофейного цвета. Малыш, к моему удивлению, тоже зашипел в ответ. Я вопросительно посмотрела на старика: он хорошо знал язык цветов, трав, птиц, всего, что росло, ходило, летало, ползало.
- Это у них условный знак. "Иду, жди у входа в гнездо".
Так "посигналив", удод подлетел к своему малышу и сунул длинный клюв ему в горло. И тут же, взмахнув крыльями, улетел.
Я дернула деда за рукав - что, мол, за обхождение с малышом?
- У этих птиц очень маленькие язычки. Поэтому удод старается запихать корм в самое горло птенцу.
- А короткий язычок только у птенцов?
- Нет, у всех удодов.
- А как же ест взрослая птица?
Дедушка засмеялся.
- Сколько у тебя вопросов. "Почему?" "Как?" Ты у нас "почемучка". Взрослая птица хватает корм клювом, подбрасывает в воздух и ловит его на лету, широко раскрыв клюв, корм попадает прямо в горло, и она легко проглатывает его.
- Ну и хитра!
И я подумала о том, что как-нибудь попробую таким образом что-нибудь съесть. Но тут же перед глазами встало сухое лицо бабушки, и сразу все увяло. А птица-мать все летала-летала и каждый раз возвращалась с каким-нибудь лакомством: ящерками, навозными жучками, червячком.
Утром она улетела рано, некоторое время ее совсем не было. Я даже забеспокоилась, меня заинтересовали ее временные отлучки: куда она улетала?
- Ей же тоже надо подкрепляться, - объяснил дед.
И действительно, не может же "кормящая мать" голодать. И еще дедушка сказал:
- Если удод летает низко над землей, значит, выискивает корм для птенца, и тогда трогать его нельзя.
В конце рабочего дня, до отказа заполненного заботами, суетой, большими и маленькими делами, хочется остаться одной и вновь, как в замедленной съемке, прокрутить перед мысленным взором услышанное, пережитое. Я могу часами сидеть одна, спрятавшись от людей и в то же время продолжая жить их жизнью. В такие минуты единственный, кто мне не мешает, это моя внучка. Устроившись на ковре, она рассказывает сказки своим куклам, напевает песенки. Недавно, смотрю, она бормочет что-то, разглядывая яркие картинки в книге. Прислушалась.
- Вот чинара, с большой зеленой головой. Корни, как ноги, крепкие-крепкие, ушли в землю... И все листики дрожат, дрожат... Дрожащая чинара.
Я поразилась. Так, почти теми же словами говорил мой дед, рассказывая мне о чинаре.
- Почему ты ее так называешь? - спросила я тогда у деда.
- Потому что стоит налететь ветру-она вздрагивает и что-то поет.
...Я прислушивалась к трепещущей чинаре, и мне становилась понятной ее песня. Я любила это дерево. Листья у нее снизу серебристые, а сверху изумрудные. Стоит подуть ветру, и листья приходят в движение. Это трепетное серебристо-изумрудное сверкание под легким, почти неощущаемым ветерком наполняло меня восторгом. Я видела, как тянет к чинаре свои гибкие веточки ива, и была уверена, что они разговаривают, шепчутся друг с другом. Мне даже казалось, что я понимаю их таинственный, никому не ведомый язык.
Поодаль росло фисташковое дерево, но оно не трогало моего воображения, хоть тоже было красивым по-своему. На фисташковое дерево я смотрела как на добрую тетушку, всегда припасавшую лакомство.
У этого дерева и листья пахучие, как цветы. Пробегая мимо, я всегда останавливалась: дерево даже пахло вкусно. К осени в зеленую крону фисташкового дерева вкрапливаются похожие на крошечные дыньки плоды. Фисташки, созрев, лопались, и под кожурой показывался розоватый язычок.
Разные вкусы у людей. Одни любят розу, другие кипарис, третьи веселую полевую ромашку. Но фисташки поэты воспевали во все времена, они сравнивали фисташки с нежными губами красавиц, даже пахлаву украшали ее плодами.