Ковер мягко покачивался на воде, и когда набегавшие, волны старались утопить его, ковер упрямо вскидывался над пенной гривой, - казалось, вот-вот взмахнет "крыльями" и взлетит над морем, над кромкой берега в далекие, неведомые края, и вот уже встречные облачка мягко касаются моего лица своими косматыми прядями. Меня настолько захватывал воображаемый полет, что я забывала, где нахожусь. На землю меня возвращал окрик бабушки. Мама перетаскивала меня в сторонку, усаживала на горячий песок, и я постепенно приходила в себя. Неподалеку, отгоняя хвостом назойливых мух, стоял наш" сел. Вид у него был довольно потрепанный длинные облезлые уши, грязная шерсть свалялась, сквозь впалые бока проступают ребра. Казалось, он с трудом передвигает ноги, спасибо, что хоть сам себя носит. И я каждый раз волновалась, когда на него вьючили неподъемно-тяжелые от воды ковры, паласы. У ослика дрожа-I ли, подгибались ноги, напрягались мускулы, но, несмотря на это, он шел. Видно, он понимал, что нам не обойтись без его помощи.
Ковры мы расстилали на каменных заборах; под жгучим солнцем они быстро высыхали.
Забор у нас был низкий, сложенный из плоских, хорошо подогнанных друг к другу камней, без всякого цемента или глины. Такими же невысокими были заборы-изгороди наших соседей, все видели друг друга, целый день переговаривались, ссорились и мирились... Но главное - ощущение общности, искреннее желание в любой час прийти на помощь друг другу.
Море я любила какой-то особенной, восторженной любовью. Дача наша находилась почти на самом берегу, и я по нескольку раз в день бегала к Каспию, с изумлением наблюдала изменчивую игру красок - от лазурно-голубой, синей с прозеленью до мрачно-свинцовой в ненастные, пасмурные дни. Однажды я увидела на берегу большого мертвого журавля. Очевидно, птица умирала долго и мучительно, билась крыльями, стараясь взлететь вслед за журавлиной стаей. Я подошла поближе, потрогала перья на распластанных крыльях и увидела запекшуюся кровь на брюшке. Я побежала за дедом - а вдруг еще можно спасти, что-нибудь сделать?
- Эту прекрасную птицу убили, - сказал дедушка. - Пойдем отсюда. Остальное сделают шакалы.
Весь день я была сама не своя, без причины принималась плакать. И долго не могла заснуть, лежала на балконе и смотрела в небо. Ночь была безлунной, с яркой россыпью больших, мерцающих звезд. Этот переливающийся свет беспокоил меня, наполнял смутной тревогой. Вдруг в бесконечном море мрака блеснули два белоснежных пятна - журавли плыли в мою сторону. Они парили, расправив большие крылья, - такие гордые, Красивые. Но что это? Тишина вздрогнула от оглушительного выстрела. Я услышала крик смертельно раненной птицы, увидела, как она камнем падает вниз.
Меня разбудила мама.
- Что с тобой, доченька? Ты стонешь во сне. Вставай, перебирайся в комнату! Смотри, как хмурится небо. Дождь будет.
И в самом деле, через несколько секунд ночную темноту вспороло лезвие сверкнувшей молнии. Еще под впечатлением сна я смотрела на небо, где мне казалось, все падала, падала серебристая птица. Я тряслась, прижималась к матери, вскрикивая от раскатов грома.
Много лет спустя, уже после войны, впервые в жизни разглядывая на кардиограмме неровные импульсы своего больного сердца, я вспомнила ту грозовую ночь. Вот так же во мраке, казалось, грохотало невидимое сердце Вселенной, вычерчивая ослепительными вспышками сокрушающее биенье.
К рассвету, выбившись из сил, утихла гроза, расшвыряв сорванные заборчики, старые крыши, забытое на веревке белье. Через некоторое время утих и Каспий. Что только не находили мы на его берегу после шторма бревна, мертвых рыб, спутанные космы водорослей...
Я любила приходить в такие утра на берег смотреть, как очистило себя море от всего лишнего. Да и с пустыми руками возвращаться домой было нельзя, бабушка обязательно начнет ворчать. Я нехотя возвращалась на берег, собирала в мешок щепки, доски от разбитых ящиков и волоком тащила домой тяжелый груз. Сухими досками мы разжигали самовар.