Ведь я вам уже говорила, муж не дал ей ничего, кроме маленького чемоданчика…
— Пусть она не морочит тебе голову, — сказала чулочница Зелиха. — Как же так, ей дали развод от трёх до девяти лет, и вдруг она приехала с пустыми руками? Быть того не может!
— Ох-хо-хо! Издали и барабан — музыка…
— И то правда! От лихой родни и недобрых соседей и аллах не убережёт!
— Верно!
Женщины поднялись по булыжной мостовой к площади Бейязит. Теперь их путь лежал вдоль университетской стены. Неожиданный порыв ледяного ветра рванул платки и накидки. Женщины немного замешкались, но — дело было привычное — закутались поплотнее и двинулись дальше. Когда они пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее к Чаршыкапы, ветер немного стих.
— Я слыхала, что свекровь у неё была лютая, — возобновила разговор одна из женщин.
— Назан по-другому рассказывает. Свекровь будто очень её жалела, когда всё это случилось. Но я думаю, что дело было не так, — вздохнула матушка Алие. — Эта баба — сущий дьявол! Злющая! Хитрая! Я хоть там и не была, но поняла, что свекровь одной рукой рыла ей яму, а другой по головке гладила да приговаривала: «Доченька моя, ягнёночек мой!» Ишь какая ласковая! А что было все эти годы? Ведь она набрасывалась на Назан, как цепной пёс! Ничем ей не могла угодить племянница. Даже мамочкой не велела себя называть! Вот и судите, могла она ни с того ни с сего подобреть? Хитрила старуха, больше ничего!
— Ну конечно! Так оно и было, — в один голос поддержали матушку Алие женщины.
— И я ей то же говорила. А Назан всё твердит своё: «Нет, дорогая, когда я уезжала, она очень сокрушалась». А почему она уговорила племянницу не брать с собой ребёнка?
— Да, да, почему?
— Да потому, что если ребёнок останется в доме, — говорила свекровь, — то муж будет о ней вспоминать. А там затоскует, глядишь, и велит вернуться назад.
— Так она ещё надеется?
— Ну как же она поедет, сестрица? Ведь ей дали развод от трёх до девяти лет!
— Разве муж возьмёт такую назад?
— Ну конечно же нет!
— А почему не возьмёт? Нынешние мужчины — не те, что были! Шелкоперы какие-то. Им бы только женщину — пусть с ней хоть сорок человек переспали.
— Верно!
— Матушка Алие! А может, муж Назан-ханым полюбил другую?
— Да, поговаривают и об этом. Ходят слухи, что он снюхался с какой-то девкой из бара. Но племянница этому не верит. Он, говорит моя Назан, никогда не опустится до этого. Да, скорей всего, она просто хочет его выгородить. А мужчина есть мужчина! Как говорится: «Мой отец самый чистый на свете, и то в постель с женой ложится…»
Раздался взрыв смеха.
Они прошли через Чаршыкапы и, не доходя Чемберлиташа, свернули в одну из узких улочек. Слева и справа в неё вливались, словно ручейки, группы мужчин, женщин и детей. Толпа людей постепенно росла и дальше уже текла, словно большая река в половодье…
Было без пяти семь, когда матушка Алие и её товарки вошли в чулочный цех. Молодые работницы встали у машин, а старые гуськом направились в маленькую боковую каморку. Здесь производили последнюю операцию: вручную зашивали мысики.
Матушка Алие, которая обычно чесала язык, проклиная Назан, либо зубоскалила, отпуская такие шуточки, от которых женщины чуть не падали со смеху, сегодня была задумчива и молчалива.
— Кто бы там что ни говорил, а я зла на твою племянницу! — обратилась к ней Фирдес.
— Почему? — рассеянно спросила матушка Алие.
— Как почему? Да ведь это твоя приёмная дочь! Ни разу не вспомнила о тебе, пока ей было хорошо! А сейчас приехала без гроша и села на шею.
— Нет, дорогая, слава аллаху, у неё есть за пазухой несколько курушей.
— Тогда что тебя тревожит? Почему ты стала сама не своя?
Матушка Алие вздохнула и улыбнулась. Но вскоре лицо её опять стало озабоченным.