"Абер фрайлих", – подумал Иван, а вслух нехотя буркнул:
– Яволь…
А может, это просто чей-то дурацкий розыгрыш? А может…
– Ежели слышите, так отвечайте на поставленный вопрос, – раздался скрипучий до неприятности голос откуда-то из угла.
Иван сообразил, что говорит второй из оставшихся в комнате – его он не успел разглядеть. Он открыл глаза и грустно посмотрел на говорившего. Лучше бы он не смотрел. В углу, не касаясь спинки стула до невозможности прямой спиной и аккуратно положив ногу на ногу, сидел человек в черной эсэсовской форме: перчатки, кресты, значки, ремни, кобура, начищенные до зеркального блеска сапоги, из-под фуражки с серебристой мертвой головой – почему не снял убор в помещении? – холодный немигающий взгляд льдистых голубых глаз…
Обмирая, как в кошмаре, Иван смотрел на невозможного персонажа, чувствуя, что уже не сомневается в абсолютной нереальности происходящего. Шутки, похоже, закончились: Иван явственно обонял запах керосина, витавший над его личным делом…
– А это, – профессор сделал широкий жест рукой, – господин…
– Кляйн, – проскрипел эсэсовец. – Оберштурмбаннфюрер Генрих Кляйн.
Он встал со стула, и все его портупеи с сапогами заскрипели в унисон с голосом хозяина.
– Герр Кляйн, – произнес профессор, – занимается тем, что…
– Подождите, профессор, – перебил его эсэсовец.
– Я сам.
Он подошел к Ивану, измерил его холодным взором и заговорил:
– Я занимаюсь тем, что отвечаю за секретность экспериментов, проводимых лабораторией профессора фон Кугельсдорфа. Я по мере сил борюсь с врагами нации и фюрера, со шпионами и диверсантами, но, – он поднял палец, – честным немцам бояться меня нечего. Вы будете отвечать на мои вопросы… Так?
– Да, – чуть ли не прохрипел Иван.
– Отлично, – удовлетворенно кивнул Кляйн.
Он заложил руки за спину и некоторое время ходил по комнате. Потом вдруг резко повернулся и в упор спросил у Ивана по-французски:
– Ваше имя? Чин? Задание?
Придумал бы что-нибудь поновее, разозлился Иван. Что за шуточки, в самом деле? Ротмистр задрипанный. Жандармская морда.
– А почему по-французски? – задал он резонный вопрос. – Я что, похож на лягушатника? В моем лице есть что-то гасконское?
– Вообще-то нет, – несколько недоуменно произнес Кляйн.
– Тогда в чем же дело?
Немец не ответил. Создалось впечатление, что он желал бы почесать в затылке.
– А кто же вы тогда такой? – в затруднении спросил он. – Американец? Англичанин?
Иван укоризненно смотрел на него.
– Неужто поляк? – в священном ужасе проговорил Кляйн.
– Еще скажите, что я русский, – печально молвил Иван.
– Ну, это уже чересчур, – хмыкнул оберштурмбаннфюрер. – Я такого говорить не собирался…
Он сокрушенно покачал головой, а Иван в это мгновение с ужасающей отчетливостью понял, что все это – не шутка, не розыгрыш и не бред, а самая что ни на есть реальная реальность – какой бы странной и страшной она ни казалась, – и что в этой реальности ему предстоит находиться неизвестно сколько… и кто знает, чем все здесь происходящее может для него; да и для других, закончиться.., и закончится ли вообще.
– Итак, – произнес Кляйн жестко. Взгляд у него был холодный и цепкий. – Шутки в сторону. Я понимаю, что вы не шпион. Однако кто же вы в таком случае?
Надо что-то срочно придумать… Эти двое – вовсе не простаки и не дураки. Но что у них на уме? Что это за лаборатория такая? Вот гнусная машина: надо же было ей так взорваться…
– Я… Я не знаю… Я не помню.., господин оберштурмбаннфюрер… Взрыв… да, взрыв, а потом…
Профессор и эсэсовец выжидательно смотрели на него.
– Какой сейчас год? – выпалил вдруг Иван, пытаясь приподняться.
Кляйн и фон Кугельсдорф быстро переглянулись.
– Одна тысяча девятьсот сорок третий, – сказал профессор. – Седьмое мая.
– Вы думаете, он на самом деле ничего не помнит? – вполголоса спросил Кляйн.
Профессор дернул плечом.