Теперь он лучше различал что-то легкое, неуверенное, едва уловимое, как дуновение слабого ветерка, остатка, частички буйного вихря, утерянного по дороге от прошлого к небытию… или нет – предвестника великой бури, сметающей с лица земли будущее и воспоминания… Ax! – это была мелодия, а может, просто эхо мелодии: нежный звук грома, стихшего вдали…
– Я слышу это, – с удивлением сказал Иван. – Слышу…
Нет, это была песня: влекущая, сладостная песнь, обволакивающая нежной до безумия страстью, ослепляющая и баюкающая одновременно, мать и любовница, невеста и дочь… Ключ, находившийся в начале нотной строки, осторожно отворил дверцу, ведущую в сад неземных наслаждений; звук повел за собою, потом подхватил и понес – дальше, все дальше отсюда, прочь ото лжи, тщеты и непостоянства, туда, где нет никаких забот, где позабыли, что такое страдание, где есть только красота, вечность, покой и счастье.., туда, где наши уже давно победили и где у всех все хорошо. Иван счастливо рассмеялся и спрыгнул с коня. Как только он мог поверить океанскому монстру! Покой, предлагаемый им, – полная чепуха по сравнению с настоящим покоем…
Довольно слушал он других, осталась только эта мелодия, которая звала его за собой, и он не хотел никого заставлять ждать и не хотел более ничего ждать сам: скорее, Скорее туда, где он отдохнет…
И тут Иван почувствовал, как что-то грубо вторглось извне, потушило свет радости, заставило вскрикнуть от боли, вызвало страшную тоску и душевную смуту, и деревья, эти нежные, добрые друзья-растения, каждое из которых было прекрасной девушкой, желанной так, как никакая другая желанна не будет, как только может быть желанно само существование в стране благости, сжались от удара, издали прощальный мелодичный стон и умолкли, такие близкие и печальные…
Иван зарычал, потряс головой и зажмурился. Перед глазами проплывали разноцветные пятна, постепенно угасая и оставляя за собой видимое и осязаемое разочарование и раздражение. Колени у Ивана дрожали и подгибались. Он покачнулся и открыл глаза. Какой-то новый звук молотом дубасил по его голове, ввинчивался прямо в мозг сверкающим стальным сверлом. Было невыносимо больно от этого звука: больно было жить, больно было дышать, больно было стоять.
Иван ощутил прилив дикой ярости, сжал кулаки и стал искать того, кто отплатил бы ему за эту боль. Сперва он увидел налитые кровью глаза, тоже полные бешеного гнева; он слегка удивился, но тут же понял, что это не источник его боли, а просто Ланселот, который ищет, кому бы дать в ухо или лучше убить, причем желательно побыстрее. Тогда он огляделся кругом повнимательнее и заметил восседающего на своей безобразной облезлой кобыле мерзкого тупого рифмоплета Фому, немилосердно терзающего струны свой кифары, которую он, оказывается, так и возил с собою, и нигде не потерял же ее, вот ведь сволочь какая!.. Фома со своей отвратительной балалайкой и издавали те кошмарные звуки, что вырвали Ивана из прекрасного мира грез.
Вдобавок поганый виршеплет жутко завывал под собственный аккомпанемент, что разрушало гармонию мира окончательно и бесповоротно. Иван зарычал и бросился на него, краем глаза уловив идентичное движение Ланселота. Однако негодный Фома оказался не так прост, как выглядел на первый взгляд, и в руки рассерженным рыцарям не дался: вместе со своим конем он отскочил в сторону и заорал еще громче. Иван с Ланселотом бросились на него еще раз, а потом еще и еще: но все было тщетно, Фома каждый раз успевал ловко ускользнуть от справедливого возмездия. Постепенно Иван стал ощущать, что его собственный гнев ослабевает, а песня Фомы становится все более приемлемой и даже приятной.