Так что Стуро без меня не соскучится, будет кому пожаловаться на зажившее крыло, которое жестокие трупоедские марантины и не думают отвязывать.
Вчера он вел себя просто безобразно. Бедная инга напрасно пыталась изобразить строгость — она ж у него как на ладони с жалостливым своим характером. Этот свинтус из кого хошь веревки вить может. Вот и он и вил их, веревки то есть. Найлерта инга не понимает, так он строил жалобные мины, да твердил нововыученное «здоров», да показывал всячески, как страдает. Пришлось цыкнуть.
А инга все-таки очень похожа на Красавицу Раэль. Чем больше смотрю, тем яснее вижу. Сам я, помнится, в детстве, когда болел, был ничем не лучше, чем драгоценный побратим. Скнырил да скулил… А он ведь тоже мальчишка, нельзя требовать от него слишком много. И так бедняге несладко приходится, с трупоедами-то.
Поглядели мы с Уном силки и так, для порядку, сунули нос к Кривой сосне. У меня там яма ловчая, на крупного зверя — чин-чином, по науке миляги Догара — колья острые, сверху ветки…
Порядочную прореху в настиле я заметил сразу.
— Повезло нам, парень.
— Ух! — ответил он и возбужденно скребнул снег.
Ну-кося, кого нам боги послали? Сдвинул остатки ямного прикрывища. Кабан. Здоровый-то, Рургал-кормилец!
Правда, не сегодня он свалился. Вчера, судя по всему. Ладно хоть не объел его никто. Я сбросил лыжи, закрепил на сосне «нижний пояс», спустился в яму — благо, длина страховки позволяет.
Точно, не сегодня. Закаменел — топор не возьмет. И, как назло, санки в сенях оставил… А, к черту. Сперва с колышка хрюшку снимем…
Может, проще кол обрубить? Ага, а чем? За топором тащиться? Или не дают покоя лавры Тана, который ребром ладони камень на две половинки — хрясь, и все… Оно, конечно, камень, не камень, а деревяху мы — того, способные… Чай, не из задницы руки-то растут. Да только уж больно он толстый, кол этот. И не примериться как следует…
Ладно. Неча искать себе проторенных дорожек. И так снимется. Куды ж он денется, кабаняка?
У, зв-верюг-га.
Ну-ка, ну-ка…
Уф-ф!
Ниче силовое упражнение, э?
Обвязал тушу. Узел «кошачий хвост» — сам собой получился. Хотя — что тут странного. В последнее время гиря твоя все чаще лупит. То по башке, а то вот — по рукам. «Нижний пояс»…
Выбрался из ямы, Ун прыгнул на грудь, чуть не повалил.
— Ар, парень. Прекрати. Помоги лучше.
Отвязал веревку от дерева, пропустил внахлест через кольцо в Уновом ошейнике, ухватился рядом.
— Давай. И-и, раз. И-и, раз, — пошел… пошел-пошел… Ай, мой хороший! — Молодец, Ун. Молодец.
Пес привизгнул от радости и — отскочить я не успел — нежно залепил в живот лапищами своими. На сей раз на ногах я не устоял. Весит-то Унушка фунтов под двести. Уронив владельца, лохматая скотина не замедлила хорошенько вывалять оного в снегу.
Чертова тварь!
Подмял его под себя, сгреб за уши. Удавлю!
Изумленная виноватость в желтых зенках, теплая лопатища язычины — чвак, чвак…
Ну, почему я не могу долго на него сердиться? Почему эта дрянь что хочет, то и творит?
Ладно. Пошли.
Сперва до дома дотащимся, разрубим хрюку. Полтуши можно Эрбу снести, а то медок кончается, да и молочка прикупить не помешает. Ну, и, само собой, арварановки.
Ун добросовестно помогал волочь тушу, иногда взглядывая на меня из бурых зарослей желтыми плошками — не сердишься уже? У, паразит.
Стуро сейчас, небось, с Альсой воркует, сегодня у нас день «сбора материала» для очередной главы, не до меня им. Так что разберемся с кабанчиком, не смущаясь видом нашего вампира…
Я пропустил их. Они шли, не скрываясь, но Ун и не подумал меня предупредить — свои же — а сам Сыч-охотник слишком занят был мыслями об Эрбе, медке да арваранском. Мы столкнулись, считай, лоб в лоб. Стуро, закутанный почти по глаза в новую одежку, под ручку с Альсареной, и Сыч-охотник. Трупоед. С трупом на веревке.
— О, Сыч, привет.
— Доброго утречка, — пробурчал я.