— Постой! Как же я приду вечерком в Косой Узел? А Этарда? Как я ей объясню отлучку?
— Да ведь ты каждый день шастаешь в Долгощелье, возвращаешься по темноте. Причем — одна. И никто за тобой не следит.
Я моргнула. Все уже знает, чертов альхан. До всего докопался.
— Это моя работа, Норв. Тот стангрев, помнишь, из-за которого столько шума было? Я собираюсь писать книгу о стангревах, поэтому делаю записи и наблюдаю. Это — очень ответственное задание.
— Избавь меня от научных лекций, голубка. Я тебе о чем толкую? О свиданке. Постарайся завтра побыстрее закончить свои наблюдения. И — бегом к Омеле. Вернешься вовремя. Договорились?
— Надо подумать, Норв…
— Некогда раздумывать, — он недовольно нахмурился, — Что, опять не так? Скажешь, и эта лавочка закрывается? Зачем тогда пришла сегодня?
— Норв…
— Вот что я тебе скажу, голубка. Я завтра буду ждать у Омелы. Не придешь — значит, между нами все кончено. Я навязываться не собираюсь. Ночь тебе на размышление. Поняла? Вот и размышляй. А мне пора.
Он подтолкнул меня к двери. Нагнулся, подхватил фонарь и кожаную сумку.
— Да, — повернулся ко мне, — Это гостинцы тебе и подружкам. На здоровьице.
Я приняла объемистый сверток.
— Спасибо, Норв.
— До завтра, — холодно чмокнул в щеку.
Повернулся и вышел из-под арки.
Ветер напал на него, задрал, распялил небрежно распахнутый плащ. Словно крылья взвилось черное полотнище. Словно крылья…
Норв начал спускаться в сторону дороги прямо по целине. Мелькнул огонек фонаря и исчез. И Норв исчез, остались одни сугробы да ветер.
Завтра к Омеле? Хорошо, приду. Но если таким образом Норв попытается надавить на меня и заставить вернуться к колбам и перегонным кубам, то ничего у него не выйдет.
Я пишу книгу. И дело вовсе не в Этарде, марантинах, и даже не в стангреве, если уж на то пошло. Я напишу эту книгу, или перестану уважать себя.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Стуро вдруг напрягся, выдохнул еле слышно:
— Идут…
Все-таки. Все-таки.
— Сколько их, малыш?
— Кажется, двое…
Всего двое? Что же, и вправду — чужаки? Или, поняв, что так легко тильского медведя из берлоги не выгнать, решили — подтолкнуть?
Отодвинул доску, которая «бойницу» маскирует. Ни хрена не видно.
— Один — она, — сказал Стуро, — Та, что приносила питье.
— Альсарена?
Кивнул.
Худо дело. Если они отследили нашу барышню…
— А второй?
— Я ее не знаю.
— Ее?
Может, инга или всезнайка? Нет, их он должен помнить. Но, может, помнить — не значит знать?..
И тут я увидел две фигуры, двигавшиеся к нашему дому — чуть доску не уронил.
Боги милосердные!
Незнакомка, сопровождаемая Альсареной, оказалась настоящей красавицей. Высокая стройная блондинка, с эдак кокетливо загнутыми рогами. Коза. Провалиться мне на этом месте. Сам же просил…
— Это завтрак твой идет, — сказал я, но смотреть Стуро не пустил.
На всякий случай.
— Больше никого не слышишь?
— Никого.
Альса с козой между тем были у самого дома.
— Мальчики, доброе утро.
— Закрой это, — кивнул я на лавку с арсеналом, а сам пошел встречать.
— Вам гостинцы из Бессмарага, — Альса отряхнула снег с себя и со своей спутницы, — Мед гречишный, яичек десяток. И — вот. Беляночка.
— По дороге… чужого никого не встретила? — все же спросил я.
— Кого — чужого?
Мы прошли через сени, в комнату.
— Незнакомого.
— Я не приглядывалась, — барышня наша качнула головой, — Не знаю…
Впрочем, если они где-то в округе, что — доброго утреца ей желать будут? В засаде сидят, не видно их, не слышно…
— Вот, Мотылечек. Это — наша Белянка. Мать Этарда прислала ее для тебя.
Стуро расплылся в идиотской улыбке.
— Коза… Красивая… — обошел блондиночку, восхищенно прицокивая, присел на корточки, погладил мягкую козью шерсть, — Ты — хорошая. Ты — красивая. Белая Звездочка, — потом помрачнел.
— Что такое, Мотылек?
— Нет. Ничего.