В далекой неведомой Ирее, где, говорят, Сыны Пламени выходят из недр, чтобы принять жертвы, приносимые людьми… Говорят, ирейцы и сами уже не совсем люди — огонь не причиняет им вреда, и они способны обратить гнев Огня на своего врага… Не знаю. Ирейцев я не встречал, в Ирее не бывал, но мой Зеркальце…
Стуро с интересом наблюдал за действиями побратима. Я сказал:
— Это — меч.
— Меч — а-ае? Это?
— Это. Большой меч.
— Да, оно большое.
— Его держат вот так, — принял низкую стойку, чтобы не влепиться острием в потолок, — Двумя руками. Как-нибудь покажу, если захочешь. Не здесь.
Покивал, уважительно прищелкнул языком, коснувшись начищенной тускло взблескивающей поверхности.
— Хочешь подержать?
Принял на подставленные ладони, покачал, улыбнулся.
— Теплый. Тяжелый. Красивый. Им убивают? — вздохнул, — Жалко.
Я напоследок прошелся по лезвию мягкой тряпкой и убрал Зеркальце в ножны. Развернул тенгонник. Показал Стуро Цветок Смерти и как Цветок Смерти метают.
— Ух! — изрек Стуро и попробовал выдернуть тенгон из стены.
— Осторожно, обрежешься. Вот так.
Покачал головой.
— Нет. Я так не смогу. Ты сильный.
— Глупости. Тренировка. Хочешь, тебя обучу?
Он подумал, потом виновато развел руками, помотал лохматой головой.
Ну да, конечно. Взять в руки оружие — уподобиться трупоедам. Убивающим собратьев своих. А Стуро разглядывал лук и колчан. Сказал тихо:
— У нас такое есть. Только мало.
— Луки?
— Лу-ки. Да. У моего… У сына брата моей мамы. Реликвия. От прадеда.
Ясно. Спер, небось, у трупоеда. А то и пришил, трупоеда-то. Вряд ли лук этот — дружеский дар. Разобравшись с тенгонами, я взялся за чистку метателей.
Любимое оружие Великолепного. Когда-то, тысячу лет назад, он стал меня натаскивать, и первое время метатели мне по ночам снились. Этакий хоровод из метателей, и в центре — сам Великолепный. И ругается…
Боги, подайте, что ли, знак какой? Уходить или оставаться, померещилось мне с испугу или — правда…
Но богам было начхать на вставших на Лезвие спина к спине. Даже моему Рургалу было начхать. Волчара серохвостый. А вот не принесу жертву в День, что тогда завоешь?
Будто есть ему до этого дело. А, к черту.
Пора браться за сапоги. Кое-как подравнял ножом куски, отыскал дратву и иглу потолще.
— Сними обувь.
— Зачем?
— Это — присоединю. От снега.
Стуро вручил мне чаплы свои, а сам опять уселся на табуретку.
Что же не идут они? Неужто — правда, решили дождаться, когда побегу? Эх, мне бы к оружию, что уже есть, еще одну штуку. В Каорене, говорят, водится такая. «Драконов огонь» называется. Арвараны делают, как — никто не знает…
Редда ткнулась мне в руку холодным носом. Сбор вещей — понятно. Чистка оружия — тоже. А вот чем теперь занялся опекаемый, и, главное — зачем?
— Не боись, хозяюшка. Не спятил. Жди гостей.
— Ар-рм.
Для нее все встало на место. Мало ли чем можно успокаиваться в ожидании гостей? Как говорится, каждый сходит с ума по-своему.
— Никого?
— Никого, — для убедительности помотал головой.
— А как долго… э-э, как далеко ты слышишь?
— Через это…
— Стену?
— Сте-ну, да. Через стену — не очень далеко. Без преград слышу лучше. Могу выйти.
— Нет, — еще чего не хватало. Я те выйду, к-козявка, — Слушай так. Услышишь — скажешь. А сам, если придут — быстро нырь под койку.
— Не нырь! — возмутился он, сдвинул брови, — Я буду драться. Сам нырь. Мы — спина к спине.
Ох, чертушка! Какое «спина к спине», ты соображаешь или нет?
— Стуро, — сказал я, — Эти люди придут убивать. Ты же не сможешь убить.
— Я буду драться, — повторил он упрямо.
— Нет. Драться буду я. Сначала. А ты будешь — резерв. Засада. Выйдешь из-под кровати, завоешь, укусишь. Они испугаются. Убегут. А?
— Нет. Я не хочу. Это трусость. Мне хватит. Больше не хочу.
— Стуро, — я досчитал до десяти и продолжал почти спокойно: — Как ребенок говоришь. Драться ты не умеешь. Убивать не будешь.