— Какой веер?
Я принял стойку, изобразил.
— Вот такой.
— Черный зеркальный веер, — поняла Альса, — Красиво.
Я невольно разулыбался.
— Он тебе понравился?
Поглядела на меня.
— Я не знаток оружия. Но меня он как-то… задел, что ли. Снился потом несколько раз.
А что, это мы можем.
— Он такой. Ему лет триста, не меньше. Из Самой. Не подделка.
— Ирейское «черное зеркало» и слепой ни с чем не спутает, — авторитетно заявила «не знаток оружия».
— Ну, не скажи. В Тарангите приучились подделки ковать. На взгляд не отличишь. Только на звук. Зеркало — оно по-особому поет. Как-нибудь дам послушать.
Ну, и на вес, конечно. У моего Зеркальца баланс, какой не у всякого ирейского меча встретишь. На вид двуручник, а в руках почти не чувствуешь. Сам идет, лапушка. Словно и вправду живой…
— Не может быть! — запротестовала Альса, — В смысле, не может быть, что на взгляд не отличишь. Зеркало глаз цепляет, за собой тянет, словно под воду. На зеркало долго смотреть — с ума сойти можно.
— В Тарангите народ ушлый. Уж поверь. Так что, ежели решишь зеркало покупать — меня зови.
— Непременно позову, — улыбнулась она, — Как только решу. Кстати, у меня брат в королевской гвардии, офицер. Ему бы твой совет не помешал.
Ох, зря этот разговор затеялся. Зря. Но конь норовистый закусил удила, взбрыкнул, и мне стало все равно.
— Я вот тоже мечтал — в армию. В Каорен. Но видишь, даже в акробаты не возьмут. Куды уж, с нашим рылом…
— А ты разве не из Тилата родом? — удивилась барышня, — Куда из Тилата путь — в Каорен, прямиком.
— Не, — Сыч-охотник покрутил башкой, — Мы, енто — местные. Альдамарские, сталбыть. Слыхала, можа, городишко такой, — зачем, зачем?.. — Кальна.
— Ничего себе — городишко! — Альса всплеснула руками, — Здоровущий город, не меньше Арбенора. Я там, правда, не была…
И твое счастье.
— Уж — того, не малый. Вонючий тока.
— Ага, — кивнула она, — Запашок тебе не понравился.
— У меня нос — что у пса. Прям больной делаюсь от запахов.
Странное это было состояние: я и рассказывал, и не рассказывал ей, — как будто лазейку оставлял для себя…
— Что же твой нос на север тебе указал, не на юг?
А ты что, думал, не дойдет до этого? Отвечай, раз спросили.
— То не нос. То — хвост поджатый, — давай уж, приятель, договаривай, — Струсил я. Жить захотелось.
Ведь мог же, мог, наплевав на все — в Каорен. И взяли бы на границе, и не дался бы живым, и все бы кончилось… Нет, следы заметал, в охотничьи ученики подался…
— Сыч, — укоризненно покачала головой Альса, — Я же марантина, — поправилась: — Ну, почти марантина. Не говори мне, что желание жить — трусость.
Ну да, конечно. Жизнь — дар Единого. Искра, так сказать. Бесценная. И искру сию положено холить всячески и лелеять.
— Понимаешь… Когда сделал первый шаг, и хочешь сделать второй, да вот — последним он будет… Начинает казаться, что можно отскочить в сторону, и оттуда делать «бе-бе-бе! Не достанешь, не достанешь!» Так ведь все равно — достанут. Получится — прятался, время тянул… — повернулся, глянул в глаза ей, — А зачем?
— Ты думаешь — незачем? — тихо спросила Альса.
Я усмехнулся, поворошил ногой мелкие камешки. Лицо Тана увиделось ясней ясного.
«— Главное…»
— Для того, чтобы одержать верх, — я нагнулся, поднял один камешек, — Вовсе не обязательно в живых остаться. Теперь я это понимаю, — и запустил камешком в сторону Кальны.
Пусть я прятался и трусил, но, когда вы меня найдете…
— Это — вызов, да? — вернул меня на тропинку кадакарскую голос Альсарены. — Сорокопут, прикинувшийся сычом, делает вызов кошке?.. Или кошку вызывает… тоже кошка?
Вот черт.
— Не знаю, — я пнул камешек побольше, и он покатился с тропки, пропахав в снегу борозду, — Наверное все-таки… Кошка.