Лицо мамы просияло, сестренки – все четверо – оживились, а отец оглянулся через плечо и спросил:
– Где был?
– Гулял, – ответил Есеня.
– Я когда тебе сказал домой идти?
Есеня решил не лезть в бутылку, молча вынул из потайного кармана золотой и, подбросив на руке, кинул на стол. Монетка прокатилась по гладким доскам и со звоном остановилась, ударившись в горшок с кашей. Есеня невозмутимо сел на свое место, мама тут же начала суетиться, а отец, убрав золотой в карман, спросил:
– Где взял? Украл?
– Нашел, – Есеня пожал плечами.
– Да ну? Сколько лет живу на свете, ни разу не видел, чтобы золотой на дороге валялся.
– Тебе просто не везло, – усмехнулся Есеня.
– То-то за тобой стражники приходили. Смотри, узнаю, что украл – своими руками убью, понял?
– Не сомневаюсь, – Есеня скривился.
Мама навалила ему полную тарелку горячей каши с постным маслом, и отрезала кусок теплого белого хлеба. Есеня впился в него зубами, как будто месяц ничего не ел.
– А молочка? – спросил он с набитым ртом.
Мать вопросительно посмотрела на отца.
– Ладно, пусть Клёна к молочнице сбегает, так и быть, – добродушно разрешил отец.
Ведь ни разу не поверил в то, что Есеня мог золотой найти, но взял, и подобрел, и за молоком сестренку послал! Жадина!
– Я сегодня поеду к углежогам, вернусь вечером, – сказал отец, – а чтоб ты не скучал без меня, в кузне прибери и почисти там все от сажи.
– Бать, – Есеня решил, что лучшего времени не будет, – у меня тут идея одна есть…
– Слушать не желаю про твои идеи! – отец хлопнул ладонью по столу.
– Ну бать, ну ты же не слышал еще!
– Ничего хорошего тебе в голову прийти не может. Ну?
– Я хочу кинжал сделать. Как ты Жидяте выковал.
– Делай, кто мешает. Заготовок навалом.
– Нет, бать. Я булатный хочу сделать.
– Чего? – отец посмотрел на него, как на ненормального, – нет. Не дам отливки переводить. Им цены нет.
– Я сам отливку сделаю… – Есеня прикусил губу.
– Сам? Булат сваришь? Ладно, гвоздей не жалко, – отец презрительно покачал головой, – уголь, конечно, денег стоит, но уж лучше ты уголь будешь переводить, чем по улицам шататься.
Он поднялся из-за стола и посмотрел на Есеню то ли подозрительно, то ли довольно.
Есеня проторчал в кузнице весь день, и в первый раз не хотел оттуда уходить. С одной стороны, в одиночестве там было не так уж плохо – гораздо лучше, чем на пару с отцом, который поминутно делал замечания и давал подзатыльники. А с другой, осуществление идеи захватило его целиком и полностью.
Разумеется, его ожидало разочарование – как не старался он воспроизвести действия Мудрослова, первая отливка оказалась обычным – и довольно посредственным – чугуном. Впрочем, как вторая, третья, и четвертая. Он нарочно сделал маленький тигель, чтобы иметь возможность провести как можно больше опытов за короткое время – ждать всегда противно. Может, все дело было в этом?
К обеду, испортив две отливки, Есеня хотел бросить это глупое занятие. С него лился пот, он устал раздувать мехи, он обжег пальцы до глубоких язв, по глупости потрогав тигель, вынутый из горнила – он был уверен, что тот достаточно остыл. А главное – ничего не получалось! Куда уж ему! Со свиным рылом в калашный ряд! Мудрослов – благородный, ученый и талантливый. А он кто? Балуй, одно слово. Мысль о том, что отец нисколько не удивится, увидев чугунные отливки, которые Есеня наплодил в изобилии, привела его в бешенство. Он отказался обедать, и Цвета принесла ему кринку молока прямо в кузницу.
К вечеру, на четвертой отливке, он в первый раз УВИДЕЛ. Он увидел движение шлака, он понял, что происходит внутри тигля, он заметил даже узор! Мудрослов переставал раздувать мехи в тот момент, когда тигель начинал проседать, и именно этого момента Есеня и ждал.