— Эта мизансцена в конце первого акта, когда вы поворачиваетесь спиной к публике и стоите неподвижно, — чья это была находка, ваша или режиссера?
Альфред довольно хмыкнул:
— Моя.
— Это было замечательно! — воскликнула девушка. — Я никогда этого не забуду.
— Благодарю вас, мисс Сьюард. — Он взял ее маленькую и довольно грязную ручку в свою огромную лапу. — Очень любезно с вашей стороны, что вы упомянули об этом. Желаю удачи. — Он повернулся к Чиверелу. — Что ж, в конце концов ты, может быть, и прав. — И с широкой улыбкой сказал им обоим: — Мне пора на репетицию.
После его ухода очи некоторое время молчали. Чиверел чувствовал, что комната наблюдает за ними. Он указал на стул рядом со своим креслом и, когда она села, сел сам. Какую-то секунду они, не отрываясь, рассматривали друг друга. Комната ждала.
— Знаете, вы были совершенно правы, — начал он тихо и как-то неуверенно.
— Насчет чего? — спросила она, но без тени удивления.
— Когда сказали, что я скоро буду жалеть, что не захотел поговорить с вами. Теперь я прошу извинить меня…
— Нет, пожалуйста, не извиняйтесь! — воскликнула она с жаром. — Вы тогда устали и вам нездоровилось, правда?
— Да. — Теперь казалось, что это было безумно давно.
— И все равно вот я здесь. — Она улыбнулась ему доверчиво, как старому другу.
— Но почему вы сказали, что я пожалею? Как вы могли знать?
— О, мне просто пришло в голову, знаете, так иногда бывает.
— А помните, вы еще сказали мне: «Берегитесь»?
Да, она помнила.
Он серьезно посмотрел на нее.
— Почему?
— Вы оставались здесь один, и я почувствовала, как комната наполняется привидениями. Так оно и было?
— Да… позже.
Последовала долгая пауза.
— Вы не хотите говорить со мной об этом, — сказала она тоном утверждения, а не вопроса.
— Я не хочу ни с кем говорить об этом, — отозвался он.
Она посмотрела на него испытующе.
— Вы переменились.
Он кивнул, она обвела комнату взглядом, снова посмотрела на него и тоже кивнула. Словно им нужно было многое сказать друг другу, но теперь они ничего не скажут, потому что в этом уже нет надобности. Комната будет хранить молчание, и им, глубоко и таинственно связанным с комнатой, тоже незачем разговаривать. Так казалось Чиверелу.
— Кстати, меня зовут Энн, — сообщила она как бы невзначай.
— И вы остановились здесь, в Бартоне?
— Да. Я была уверена, что встречусь с вами, и сказала Роберту…
— Кто это Роберт? Ваш приятель?
— Да. Он приехал со мною и ждет внизу. Бедный Роберт! Ему всегда приходится ждать.
— Он влюблен в вас?
— Да, — отвечала она торжественно. — И я в него тоже. Это тянется уже сто лет.
— Вы хотите сказать, года два?
— Около того. Но не стоит об этом говорить.
Он улыбнулся.
— Ну что же. Может быть, перейдем к делу? Виолу вы играли?
Она кивнула:
— Даже совсем недавно.
— Помните сцену с Оливией — монолог о шалаше?
— Попробую вспомнить. — Она поднялась и стояла в ожидании.
— Пожалуйста. — Он подал ей реплику: —Да? А что б вы сделали?
Едва она начала, он вспомнил тесную гостиную, освещенную одной маленькой лампой, горевшей допоздна в туманной ночи, среди ветра и дождя.
У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной…
Она остановилась и виновато взглянула на него, и снова он почувствовал холодок в спине, ибо она сделала ту же ошибку, что и Дженни, и остановилась в том же самом месте.
— Нет, это было неправильно, — сказала она. — Жалко.
Он серьезно посмотрел на нее.
— Не жалейте. Я не жалею. Прошу вас:Да? А что б вы сделали?
Когда она дочитала до конца и воскликнула: «Пока не сжалились бы!», он стоял совсем рядом и, не отрываясь, с изумлением смотрел на нее. Закончив, она с минуту молчала и тоже смотрела на него. Казалось, оба вслушиваются в доносящуюся издалека музыку.