– Глубина сорок три фута, сэр! – выкрикнул Мэт Уэллер.
– Спустить паруса, – распорядился первый помощник. – Белл и Сазерленд, к якорям! Бросать по моей команде!
Волны с шумом катили на берег, покрывая гальку белым кружевом пены, тут же таявшим на камнях. С утесов свисали буро-зеленые бороды лишайников, в лесу за скалами щебетали птицы, и им вторили чайки, метавшиеся над темной водой. Солнце, уже перевалившее зенит, казалось неясным призраком за пеленою туч, что громоздились на западном небосклоне. Было ветрено и прохладно; тучи, надвигавшиеся с океана, сулили дождь – возможно, сильное волнение или бурю. Но «Амелия» уже нашла надежную гавань; бриг неторопливо двигался к берегу, его паруса были плотно увязаны на реях, экипаж замер у шлюпок, поглядывая на твердую землю с опаской и вожделением. Остров Мохас приветствовал их птичьими трелями, рокотом волн, шелестом деревьев, но в этом хоре не было человеческого голоса. Впрочем, Питер Шелтон полагал, что за ними следит не одна пара глаз.
– Двадцать футов глубины! – доложил Уэллер, вытягивая линь с грузом.
До берега было рукой подать – примерно сорок ярдов. Первый помощник бросил взгляд на капитана, Шелтон кивнул, и тут же раздались слова команды:
– Отдать носовой якорь! Отдать кормовой якорь! Том, Дик, шевелитесь! Живее, черти!
Загрохотали цепи, корабль вздрогнул и, слегка покачиваясь, замер на темных водах бухты.
* * *Индейцы пришли в тот же день, ближе к вечеру. Солнце еще висело над скалами, команда «Амелии» еще не успела разбить бивак, еще кипела в котлах похлебка, и Райдер Мур, прохаживаясь с важным видом у костров, пробовал варево и добавлял соли и перца, когда из зарослей выступили вооруженные копьями мужчины. Их было с полсотни, но Шелтон заметил колыхание ветвей позади отряда – там, очевидно, скрывались лучники. Что до копьеносцев, то они были мускулистыми и рослыми, в набедренных повязках из кожи, позволявших разглядеть сложную татуировку на груди и предплечьях. Эти люди не походили на краснокожих, обитавших в Панаме, устье Ориноко и других местах, где доводилось бывать Питеру Шелтону; он решил, что они крупнее и сильнее туземцев из тех племен и явно более искусны в обращении с оружием. В их глазах не читалось страха или опаски, они смотрели на пришельцев настороженно, но копья держали остриями вверх. Многие наконечники были железными, сделанными из ножей, другие – каменными или костяными.
Кивнув Мартину, Шелтон твердым шагом направился к середине шеренги, к сухощавому пожилому воину в пышном уборе из перьев грифа. За спиной капитана Батлер строил экипаж, негромко давая наставления: тесаки не вынимать, из мушкетов не целиться, но держать их наготове. С корабля, где остался боцман с пятью моряками, долетел характерный скрип – там разворачивали восьмифунтовое палубное орудие.
В пяти шагах от воина в перьях – очевидно, вождя – Шелтон и Кинг остановились. Капитан вытащил из-за пояса пистолеты и положил их на землю. Затем расстегнул ремень с тесаком и кинжалом, бросил его рядом с пистолетами и вымолвил на искаженном испанском:
– Приходить с миром. Просить: остаться на остров, пока соленая вода не будет снова тихой. Тогда плыть дальше.
Черты вождя были бесстрастны. Заметив это, Питер добавил:
– Мы не испанцы. Другой народ, совсем другой.
– Не испанец? – произнес аравак с гортанным акцентом. – Кожа белая, волос на лице, но не испанец?
– Нет, – подтвердил капитан. – Испанец наш враг.
За спиной вождя стоял человек, не похожий на других воинов. Он был на голову ниже рослых араваков, безоружен и стар – вероятно, ему исполнилось не меньше семидесяти, и годы прорезали морщины на его лице. С плеч старика спадала накидка из хлопковой ткани, но грудь была открыта, и на коже Шелтон не увидел татуировок. Его черты тоже казались другими, более утонченными – маленький рот с узкими губами, прямой нос, впалые щеки. Местный колдун, мелькнула мысль у Питера, колдун и, скорее всего, не аравак.
Старец коснулся руки вождя, затем показал на моряков с «Амелии» и что-то произнес. Кивнув в знак согласия, вождь снова заговорил на испанском:
– Пусть они поют. Твои люди. Пусть поют.
Питер переглянулся с Мартином. Они оба были в недоумении.
– Поют? Что?
– Бог белых людей любит песни, – уточнил вождь. – Пусть поют.
Повернувшись к Батлеру, капитан спросил:
– Ты знаешь какой-нибудь псалом, Дерек?
– По крайней мере, два или три, – ответил его помощник. – На старости лет я сделался очень богомольным.
– Пой, что вспомнится, а команда пусть подпевает.
– Разрази меня гром! Это еще для чего?
– Индейцы хотят послушать. Пой! Вдруг ты обратишь язычников в христианство.
– Это было бы великой заслугой перед Господом, – произнес Батлер и перекрестился.
Краем глаза Шелтон заметил, что вождь и старец в накидке внимательно следят за разговором. Знакомы с английским?.. Нет, вряд ли; на их лицах он не прочел понимания. Они внимали звукам чужого языка так, как слушают мелодию.
– Господь – Пастырь мой, – заревел Батлер, – я ни в чем не буду нуждаться!
– Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, – подхватил хирург. – Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего…
Запели и другие – сначала Костакис, а за ним еще дюжина мореходов – в основном жители Порт– Ройяла, из старого экипажа «Амелии». Их резкие грубые голоса не походили на церковный хор, искусства им явно не хватало, зато пели с воодушевлением. Над водами бухты и каменистым берегом неслось:
– Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь я зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.
Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.
Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.
Мно-огие дни![29]
Псалом отзвучал. Старец, не похожий на аравака, внезапно выступил вперед, приблизился к Шелтону и положил ладонь на его плечо. У него были странные глаза – не черные, не карие, а скорее, густого янтарного цвета.
– Ты не солгал – вы другие белые, не испанцы. Возможно, те, кто приплыл на этот остров в старину. Говорят, среди них были люди со светлыми волосами, вот такими.
Старик показал на Мартина. Его испанский был настолько хорош, что Шелтон даже не уловил акцента. И речь его не походила на невнятный простонародный говор – он произносил слова четко, подобно священнику или образованному кабальеро.
Питер в изумлении приподнял брови.
– Ты поверить? Мы пели, и ты поверить? Но почему?
– Другой язык, не испанский, – пояснил старик. – Испанский знают вождь Кондор и еще несколько воинов. Все слышали, как вы говорили и пели на своем языке.
– Мудро… – пробормотал Кинг за спиной капитана. – Ушлый дед… С ним бы поосторожнее…
Вождь воткнул в землю копье, и воины-араваки повторили его жест. Очевидно, это являлось ритуальным знаком мира и добрых намерений, но Шелтон, помня о затаившихся в лесу лучниках, не велел своим людям отложить мушкеты. Путь к доверию долог, непрост и вымощен не словами, а делами.
Ткнув себя в грудь, вождь произнес что-то гортанное, длинное, непонятное. Потом перевел на испанский:
– Кондор, Парящий над Облаком, вождь араваков. Как твое имя, старший над белыми людьми?
– Шелтон. Я – Шелтон, а это – мой большой лодка и мой матрос. – Питер показал на бриг и столпившуюся у воды команду.
– Шел-та? – Губы Кондора дрогнули в усмешке. – Очень короткое имя, плохое для вождя. Будешь Шел-та, Пришедший с Моря. Будешь гостем на этом берегу.
Кондор раскинул руки, потом взялся за копье и что-то крикнул своим воинам. Араваки один за другим потянулись в лес. Странный старец, то ли колдун, то ли советник вождя, все еще стоял напротив Шелтона, не таясь разглядывал его, косился с любопытством на Кинга, на корабль и мореходов, уже сложивших оружие, нюхал воздух, в котором витали запахи похлебки. Наконец он спросил:
– Как называется твой народ, Шел-та, Пришедший с Моря? И чем вы отличны от испанцев? Живете иначе? Верите в другого бога? Не в того, который умер на кресте?
– Мы англичане. Жить на островах, там, за большой землей, – Шелтон вытянул руку на восток. – Верить в бога, умершего на кресте, но верить по-другому. Не похоже, как испанцы.
– Ты мне об этом расскажешь. – Старик не сводил с Шелтона испытующего взгляда. – Надеюсь, тебе хватит слов, ибо ты плохо говоришь на языке испанцев. Или скрываешь свое умение? Но зачем?
Стараниями доньи Исабель из благородной семьи Сольяно Питер мог общаться на испанском не хуже любого профессора из Саламанки. После недолгих колебаний он решил оставить притворство и молвил:
– Я знаю испанский так же хорошо, как свой родной английский. Я опасался, что вы примете нас за испанцев, и запретил своим людям говорить на этом языке. Там, откуда я родом, известно, что испанцы – ваши враги, казнившие великого инку Атауальпу.