Глаза гувернантки на минуту сверкнули по-кошачьи – ее противник имел могущественного союзника: женское тщеславие.
– Но его поступок с нашей графиней, ваше превосходительство, извиняет и это? – спросила она с горечью после минутного молчания. – Он без церемонии схватывает ее и бросает в сторону!
– В этом моя душечка должна обвинять сама себя, – возразила баронесса, слегка касаясь рукой щеки Гизелы. – Эта геройская попытка спасти собаку была по меньшей мере ребячеством, не правда ли, малютка?
– Да, отталкивает ее, – возвышая голос, продолжала гувернантка, – отталкивает ее с какой-то ненавистью! Это вы могли заметить, ваше превосходительство!
– Я этого нисколько не отрицаю, моя милая госпожа фон Гербек, – я это видела собственными глазами, но согласиться с вашим объяснением – этой ненавистью – также не могу. Какую причину человек этот имеет ненавидеть графиню? Он совсем не знает ее!.. Как я это дело понимаю, это минутное, бессознательное движение, с которым он ее оттолкнул, происходило… Я должна коснуться предмета, который вам постоянно следует иметь в виду, как этого горячо желаем я и мой супруг, – я говорю о необходимости полного уединения нашего дитяти.
И она выставила свою прелестную, обутую в щегольской ботинок ножку, устремив на нее полный как бы мучительного затруднения взор.
– Мне тяжело еще раз поднимать эту деликатную тему, – обратилась она наконец к Гизеле, – но я считаю своей обязанностью сказать это, тем более что ты, мое дитя, выказываешь много охоты эмансипироваться… Очень многие мужчины и женщины питают положительно отвращение ко всему, что называется «нервными припадками», – твоя болезнь, к несчастью, уже всем известна, моя милая Гизела. В сношениях со светом тебе предстоит много горестей – разительное доказательство чему мы имели сию минуту! – И она указала в том направлении, куда скрылся португалец. – Дурочка, – ласково продолжала она, видя, как вдруг, точно вследствие какого-то смертельного испуга, побелели губы девушки, – это не должно тебя тревожить!.. Разве у тебя нет людей, которые тебя любят, разве мы не носим тебя на руках? Разве мы не надеемся, что постепенно здоровье твое поправится?
Как и все искусные в дипломатии люди, отправив успешно стрелу к цели, сейчас же меняют тему, так и она не замедлила переменить разговор.
Приказав одному из лакеев найти брошенный зонтик, она с улыбкой призналась, что «ужасно была напугана».
– Да и неудивительно! – добавила она. – Я видела Лесной дом – он производит такое же впечатление, как и его хозяин: с одной стороны, он кажется жилищем сказочного принца, с другой, даже гораздо более, – логовом какого-нибудь северного варвара… Кто знает, какое прошлое у этого человека, – даже попугай его кричит о мщении.
Она замолчала.
Из Лесного дома пришли люди, чтобы унести собаку и перекопать то место, где она лежала. Они подняли животное так бережно и осторожно, как будто бы это был труп человека.
– И как же любил его барин! Геро был ему добрым товарищем, – сказал один из пришедших лакею, который тут стоял. – Однажды он его спас от разбойников. Барин этого не забыл – он вернулся домой бледный как смерть… И старина Зиверт чуть не воет, он так привык к Геро за эти две недели!
Дамы стояли недалеко и слышали каждое слово.
При имени Зиверта баронесса с презрением отвернулась и отправилась к накрытому столу, усевшись за него. Она принялась лорнировать падчерицу, которая медленно шла с госпожой фон Гербек, в то время как люди со своей ношей возвращались в лес.
– Кстати, Гизела, – обратилась она к подходившей девушке, – скажи мне, не сердясь, почему ты одеваешься так странно и до такой степени бедно?
На молодой графине было платье точно такого же покроя, как и в тот день, когда она каталась на лодке, – разница была лишь в цвете. Нежно-голубое, без всякой отделки, оно походило на мантию с широкими, закрытыми рукавами, складки ложились кушаком, охватывавшим талию. Розовая белизна плеч сквозила через прозрачную материю, которая плотно облегала девственный стан; черная шелковая лента сдерживала русые волосы, зачесанные назад. Как видите, наряд этот мало походил на парижский туалет a la Watteau, но девушка похожа была в нем на эльфа.
– Ах, и Лена вечно горюет об этом, ваше превосходительство, – пожаловалась гувернантка. – Но я уже давно перестала говорить об этом.
– Вы этого и не должны были говорить, госпожа фон Гербек, – прервала ее строго Гизела. – Не вчера ли вы еще уверяли одну из наших судомоек, что большой грех быть тщеславной?
Улыбка заиграла на губах баронессы, гувернантка же вспыхнула при этом напоминании.
– И я была вполне права! – продолжала она с жаром. – Эта глупая, бессовестная девчонка купила себе круглую соломенную шляпку, точь-в-точь как моя новая!.. Но, милейшая графиня, возможны ли подобные сопоставления?.. Это непростительно с вашей стороны! Да, да, это опять одна из ваших колкостей!
– Я надеялась тебя увидеть в том восхитительном домашнем туалете, который я тебе выслала из Парижа, мое дитя, – сказала баронесса, не обращая внимания на сетования гувернантки.
– Он мне слишком короток и узок – я выросла, мама.
Испытующий взгляд черных глаз мачехи скользнул по лицу девушки.
– Он сделан именно по той самой мерке, которую Лена сняла при моем отъезде, – сказала она протяжно и в то же время с едкостью. – Надеюсь, ты не желаешь меня уверить, милочка, что в такое непродолжительное время ты так переменилась?
– Я никогда ни в чем не желаю тебя уверять, мама, и потому должна также тебе сказать, что этого платья я никогда бы не носила, даже если бы оно было мне в пору, – я не терплю ярких цветов, тебе известно это, мама. Красную кофточку я подарила Лене.
– Хороша будет горничная в дорогом кашемире! – вскричала баронесса, под насмешкой желая скрыть досаду. – На будущее я остерегусь что-либо выбирать без твоего разрешения, душечка… Но я позволю себе заметить: к столь изысканной простоте в такой молодой особе, как ты, я всегда отношусь с недоверием – по-моему, она не более не менее как лицемерие.
На лице Гизелы мелькнуло презрение.
– Я буду лицемерить? Нет, для этого я слишком горда! – сказала она спокойно.
Это редкое спокойствие в таком молодом существе невольно наводило на сомнение, было ли оно следствием врожденной мягкости характера или же источник его лежал в преобладании разума над чувством.
– Я нисколько не отвергаю твоего желания быть одетой к лицу, – продолжала она далее. – Другие могут украшать себя, повинуясь моде, но я этого не сделаю!
– А, так ты, моя маленькая скромница, убеждена, что так тебе более идет? – вскричала баронесса, лорнируя падчерицу с головы до ног с выражением презрительной иронии.
– Да, – отвечала Гизела без смущения и не колеблясь, – мой вкус говорит мне, что прекрасное должно заключаться в простоте и благородстве линий.
Баронесса громко засмеялась.
– Ну, госпожа фон Гербек, – сказала она с едкостью, обращаясь к гувернантке, – интересные сведения приобрело это дитя в своем уединении – мы вам будем очень благодарны за это!..
– Боже мой, ваше превосходительство! – вскричала госпожа фон Гербек с испугом. – Я нисколько не подозревала, чтобы графиня вдруг могла показать себя с такой легкомысленной стороны! Никогда, я могу в этом поклясться, я не видела, чтобы она смотрелась в зеркало.
Баронесса сделала ей знак замолчать. На дороге от озера показался министр.
Нельзя было сказать, чтобы его превосходительство был в хорошем расположении духа.
Из-под глубоко на лоб надвинутой соломенной шляпы взгляд его устремлен был на женскую группу.
Во время разговора Гизела стояла у дерева и механически держалась за ветвь; рукав платья откинулся назад, поднятая рука была обнажена – эта характерная поза была полна благородного девственного спокойствия.
– Смотрите, жрица в рощах друидов! – саркастически вскричал министр, подходя ближе. – Что за фантастический вид у тебя, дитя мое!
Бывало, подобные шутки всегда сопровождались тонкой и доброй усмешкой, на этот же раз ее сменило выражение какой-то апатичности. Он поцеловал руку супруги и сел рядом с ней.
В то время как госпожа фон Гербек разливала шоколад, баронесса рассказала супругу о происшествии с владельцем завода, ограничившись при этом сообщением о выстреле в собаку и не упоминая ни слова о поступке Гизелы.
– Господин, как видно, желает окружить себя романтическим ореолом, – произнес министр, отстраняя поднесенный ему шоколад и зажигая сигару, – Разыгрывает роль оригинала и хочет, чтобы заискивали перед ним с его миллионами, но все это исчезнет, как только приедет князь; богач желает быть представленным, как рассказывают, и тогда мы его увидим поближе.
Говоря это, он казался очень рассеянным, мысли его, очевидно, были заняты другим.