И она зажала уши.
Помертвевшие губы молодого человека были так плотно сжаты в эту минуту, как будто бы они навеки хотели замолкнуть. Медленно снял он обручальное кольцо и протянул его девушке – она поспешно стала снимать свое, и теперь, в первый раз во все продолжение бурной сцены, лицо ее покрылось густым румянцем стыда и смущения. Она все время держала тяжелый букет в своей правой руке, чтобы не видеть обручального кольца, на котором останавливался смущенный взгляд неверной невесты.
Горный мастер направился к двери, которую в эту минуту отворял студент, а из салона спешила госпожа фон Гербек, с нежностью простирая свои объятия «непоколебимой».
– Он иначе не захотел, глупец, – шептала с досадой девушка, не слишком ласково избегая объятий.
Она понюхала освежающей эссенции и бросила себе пудры на лицо – предохранительное средство от портящего кожу волнения.
Глава 9
Оба брата буквально бежали к выходу из замка, даже благоухающий воздух длинных коридоров, казалось им, был наполнен ложью и изменой.
Внизу, в отворенных дверях музыкального салона, стоял управляющий замком и кричал на людей, которые устанавливали флигель. Шелковые пунцовые оконные занавеси были спущены, на стенах горели канделябры, яркий огонь пылал в мраморном камине, прислуга приготовляла стол для кофе – словом, вид музыкального салона его превосходительства был как нельзя более привлекателен. Ноктюрн Шопена, во всяком случае, должен быть сегодня сыгран, а затем гости, опустошая серебряную корзинку с печеньем и распивая кофе из изящного фарфора, подымут на смех выпровоженного претендента на руку будущей придворной дамы ее светлости.
На одном из близстоящих к камину кресел сидела маленькая Гизела. Худенькие ножки были скрещены, маленькое бледное личико резко выделялось на цветной обивке кресла. Увидя в отворенную дверь проходящих по передней молодых людей, она быстро вскочила с кресла. Очевидно, в эту минуту она осталась без всякого надзора, ибо в то время, когда горный мастер вышел уже на площадку лестницы, она догнала его, остановила и, вытащив из кармана целую пригоршню медных монет, задыхаясь проговорила:
– Возьмите, пожалуйста, я собирала их потому, что они такие красивые. А здесь много денег, не правда ли?
Горный мастер остановился механически, его безучастный взгляд упал на ребенка. Казалось, точно какое дуновение пронеслось над этим здоровым телом и честной душой.
– Не трогай его! – грозно вскричал студент, отталкивая девочку.
Он горько засмеялся, когда монеты, выскользнув из рук испуганного ребенка, покатились по песку площадки.
– Тебе уже известно, змееныш, – вскричал он, – как знатные обращаются с сердечными ранами других людей? Они думают, что деньги всесильны и здесь!.. Но в тебе-то что есть знатного, хворое, гадкое, маленькое созданье?
Звук его сильного юношеского голоса звонко отдавался в передней. Прислуга и управляющий с вытянутыми шеями выглядывали из дверей музыкального салона, а в глубине передней показалась Лена. Она всплеснула руками, увидев маленькую графиню, без теплой одежды, с открытой головкой стоящую на воздухе. Расслышав же слова студента, она в испуге бросилась к ребенку и оттащила его от дерзкого человека. В эту же минуту в одном из окон нижнего этажа белая рука отдернула опущенный занавес и за стеклом показалось бледное лицо министра. Лихорадочные пятна на щеках студента запылали еще ярче.
Он приблизился к окну.
Министр заметным движением отшатнулся назад, только длинные ресницы снова опустились на глаза – поднятая рука молодого человека была безоружна.
– Да, смотри и радуйся! – вскричал студент далеко разносящимся голосом. – Презренная, там, наверху, отлично обделала свое дело – плебей идет прочь!.. Ладно, продолжай так, сиятельный! Игнорируй голодную смерть в стране, ты хорошо правишь страной! Да и что тебе, в самом деле, сострадать здешнему народу, тебе, пришельцу!
Голова министра исчезла, занавес опустился, в передней раздался сильный звонок.
Неизвестно, последовало ли приказание возвратившимся обратно с испуганными лицами лакеям выгнать крикунов.
Горный мастер опустил руку на плечо брата и увлек его за собой.
Высокая атлетическая фигура молодого человека, его спокойные черты, его мертвенно-оцепенелый взгляд, который он, уходя, бросил на замок, действительно были способны вселить уважение и в эти мелкие, холопские души, – прислуга не шевелясь стояла в то время, как братья шли по двору.
Легкие вечерние сумерки начинали окутывать окрестности. Солнце уже скрывалось за горы, слегка золотя их вершины. В воздухе стало очень свежо. Окна оранжерей покрыты были соломенными рогожами. Из труб Нейнфельда валил сильный дым.
Заметил ли молодой человек, что, выходя из ворот Белого замка, он пошел в противоположном направлении?
Студент заботливо взял руку брата, взглянул ему в лицо и понял, что в эту минуту душевная мука овладела всем существом молодого человека – он молча пошел с ним рядом.
Так шли они все дальше и дальше. Шли без пути и дороги по залитому лугу, через низкий ольшаник, с каждым шагом ноги их вязли в разбухшей почве. Уже туман разостлался над долиной, когда они поднялись на гору. Но что может спасти раненного насмерть оленя, если он и скрывается с глаз охотника? Он носит в себе уже смерть, он мчится с ней через горы и долины. Уста молчат, но в этом безмолвии еще громче вопиет предсмертная мольба.
Горный мастер достиг уж площадки горы, в то время как студент отдыхал, прислонясь к дереву на склоне.
Наступившая темнота стерла уже все краски в долине, лишь пенящаяся река сохранила слабый отблеск и на вершине раздавался ее грозный ропот. В селении зажигали огни, пламя из труб языками рвалось к небу. В Белом замке светились окна. Его превосходительство катил теперь, вероятно, в резиденцию, поспешая к придворному балу. Торжество сияло на его бледном лице и под сонливо опущенными ресницами, а на роскошной мягкой софе графини Фельдерн, может быть, в эту минуту отдыхала дочь несчастной слепой старухи в блестящем шелковом платье от царских милостей и щедрот, мечтая о том, когда с появлением блистательно прекрасной новой придворной дамы взойдет новая ослепительная звезда. Длинная галерея предков в покинутом Лесном доме – этот увековеченный кистью прототип боярской спеси – оживет снова в юном отпрыске, древнее имя снова будет произноситься при дворах. В этом юном создании скрывалась порода, строгий дух предков… Исконная драма, к исполнению которой этот ряд высокородных охотников доставил немало актеров, разыгрывалась и поныне: аристократическое высокомерие изменило любви.
Взволнованный и измученный до полусмерти, студент убедил брата возвратиться домой. Они с трудом спустились с горы и теперь стояли в глубоком ущелье, где, пенясь и клокоча, несла река свои вздымающиеся воды.
Взошла луна и осветила мутную массу воды с несущимися по ней елями и соснами. Река была почти наравне с берегом.
Еще ниже, в гнездившейся в лощине ближней деревушке, показались люди. Мужчины и женщины несли на головах постели и кой-какую домашнюю утварь, дети гнали перед собой пару коз.
– Ночью будет неладно – вода все пребывает! – обратился один из шедших к горному мастеру.
Люди эти переселялись в другие, повыше выстроенные лачуги.
Эта весть как бы отрезвила горного мастера. Он быстрыми шагами пошел вдоль реки – все его работники, жившие в Нейнфельде, были в опасности.
Теперь он вгляделся в то, что несла в своих водах разлившаяся река: вот дверь, за ней, между поленьями дров, балки, драницы крыш…
А тихий лунный свет серебрит эту мрачную картину.
На нейнфельдской колокольне пробило девять. Проскитавшись четыре часа, братья подошли к мосту – студент от усталости близок был к обмороку. Вдруг на противоположном берегу показался Зиверт. Он махал руками и что-то кричал, но за шумом плотины и волн ничего нельзя было разобрать.
В то время как горный мастер остановился, чтобы расслышать слева старика, студент нетерпеливо ступил на мост и пошел далее.
Крики старика усилились, он как безумный замахал руками, и в эту минуту раздался глухой треск, несшиеся балки ударились о сваи, которые стали погружаться в воду, – волны с быстротой мысли разнесли подгнивший остов, и между хаосом мчащихся досок и балок исчезла фигура студента.
Горный мастер бросился за ним.
Изнуренный болезнью молодой человек погибал в стремительном потоке. Даже исполинской силы мужчина, такой, как горный мастер, и тот едва мог противостоять напору воды: два раза напрасно протягивал он руку за несчастным – все ближе и ближе несло их к плотине. Наконец горному мастеру удалось схватить брата. Но тут настало самое ужасное – студент как бы обезумел: он не узнавал своего спасителя, отбивался от него, защищаясь от спасающей руки с таким же отчаянием, как от готовых поглотить его волн.