В стене простой грубый камин, оранжевые зубы с треском расщелкивают березовые поленья. Затопили к нашему приходу, воздух все еще сырой, нежилой. Камин прост, но не менее проста в дальнем углу постель: деревянное ложе, охапки сухой травы, едва прикрытые толстым и мохнатым, как гусеница, одеялом.
Я наконец перебрался от стола к постели, рухнул во всю длину. Руки за голову, мысленно пробежал по нашему путешествию. Самая хреновость в том, что черный демон в самом деле оттеснил нас далеко на юг. Этот замок и городок слишком далеко от пути главного войска императора Карла, потому его не снесли, а от мелких отрядов Нэш успешно отбивался. Но сейчас, — по слухам… да мы и сами видели, — по всем дорогам двигаются конные армии, везут тяжелые катапульты, баллисты, всюду собирают монстров, чтобы обрушиться на города Севера всей мощью. Похоже, мы влипли в самую середину этого нашествия… Не это ли имел ввиду дьявол, когда сообщил мне о своем хитроумное плане? Но какая моя в нем роль?
Дверь легонько скрипнула. Я скосил глаза. В щель легко скользнула, словно струйка красного дыма, женщина, закутанная в ярко-красную шаль. Нет, это такой плащ, тяжелый, парадный, что-то в нем церемониальное, ритуальное… Концы ниспадают до пола, но я заметил выглядывающие из-под края плаща маленькие изящные босые ноги. До чего же любят переодеваться эти женщины, мелькнуло в голове. Сперва в костюм бывалой охотницы, к обеду вышла настоящей принцессой, а теперь то ли Кармен, то ли Сильва.
Не отрывая от меня взгляда, она медленно подняла руки к горлу. Тонкие аристократичные пальцы коснулись золотой застежки. Щелкнуло, плащ тяжелой волной рухнул к ее ногам. Она осталась ослепительно нагая, со снежно-белой кожей, нежная и чувственная.
Я смотрел на нее бараньим взором. Мужчины, ессно, по всегдашней логике должны тут же предпринимать какие-то активные действия на предмет овладения, чтобы не подумали про них, что импотенты. Из-за этой закомплексованности наших кавказцев считают «горячими парнями», а тем всего лишь не хватает мужества отказаться. Несчастники вынуждены волочить за каждой юбкой, а то ведь подумают, что недостаточно мужчины!
У меня этих комплексов нет, я на голых баб насмотрелся. У нас в общаге… гм, словом, даже стриптизы я видывал поинтереснее. А тут р-раз — и все. Мало. Без всякой возбуждающей игры. Не научились еще.
Она смотрела выжидающе. В крупных чистых глазах росло недоумение. Я привстал, сказал учтиво:
— Леди Гильома!.. Я уж подумал, что мне снится… Мне тут принесли целый кувшин вина. Видимо, у вас мужчины сильно пьют?
Она все еще стояла неподвижно. Я подвинулся на ложе, похлопал ладонью, приглашая сесть. Недоумение на ее лице медленно переходило в замешательство. Она покосилась на плащ, тот ярко-красной кляксой остался на полу, изображая пролитую кровь невинности или лишенную девственность, а я с самым дружелюбным видом протягивал ей кувшин.
— Можете из горла, — предложил я. — А то здесь только один фужер. Даже не фужер — стакан… э-э, кружка, кружка! Как там, няня, где же кружка? Выпьем, будет сердцу веселей.
Она медленно сдвинулась с места. Взгляд неотрывно на моем лице — что за игру я затеял? Медленно, но достаточно грациозно она опустилась на край ложа. Ее спелые груди напряглись, алые ареолы налились красным. Глаза все так же не оставляют моего лица, но щеки заалели от ощущения близости к молодому мужчине.
— Кто вы? — спросила она. — Вы не простолюдин, которого недавно в рыцари…
— Почему? — переспросил я. — Гендельсон рассказал верно.
— Нет, — возразила она. — Я видела, как вы… насыщаетесь. Гендельсон ел, как… как все едят. У вас же получалось настолько красиво, грациозно, что я не поверю, что за вами не следили с колыбели десяток воспитателей, наставников. У вас каждое движение было отточено, вы ели… необыкновенно красиво!
Я пожал плечами.
— Что за ерунда? Я ел, как все едят.
— Да? — спросила она тихо, уже почти забыв о своей наготе. — Где? В какой стране?.. Гендельсон только и сказал, что вас привезли из дальних стран… Но не сказал, откуда…
Холод вошел в мою грудь, сердце сжалось. Я задержал дыхание, Гильома следила со мной с глубоким участием.
— Вы побледнели, — прошептала она, — вы изменились в лице, сэр Ричард. Значит, я права.
— Не будем этого касаться, — попросил я. — Я — сэр Ричард Длинные Руки. Состою на службе короля Шарлегайла… на добровольной основе. Я ничего от него не получил и не прошу, а служу лишь потому, что считаю его достойным королем. Больше ничего о себе сказать не могу.
— Не хотите?
— Не могу.
Она взяла кувшин обеими руками. Я наблюдал, как она грациозно поднесла его ко рту. Крупные груди приподнялись, смотрели на меня с вызовом и, хуже того, с обвинением. Я стиснул зубы, надо держаться. Она же ребенок, половозрелый ребенок. А я… в этом мире повзрослел очень быстро.
— Хорошо, — произнесла она, опуская кувшин. Губы ее блестели, окрашенные вином. — Хорошо быть мужчиной…
Я уловил намек, пожал в неловкости плечами.
— От мужчин требуется больше. Мужчин судят строже. Быть мужчиной… трудно.
— Но вам это удается, — обронила она.
Наши взгляды встретились. Снова намек, на этот раз я вопросительно вскинул бровь. Гильома слабо улыбнулась.
— После обеда я общалась с нашими воинами. Осмотрела и убитого Шерга. Никто почему-то не обратил внимания, что рана от меча совсем не смертельная. А убит он ударом чего-то очень тяжелого в бок… Ему сломало все ребра и расплющило сердце. Он умер раньше, чем Гендельсон обрушил ему на голову свой меч!
Я развел руками, сказать нечего, налил себе в кружку. Она не отводила взгляда, серьезные глаза наблюдали, как я беру кружку, подношу ко рту, как двигаются мои губы. Я чувствовал себя неловко, словно на экзамене по этикету, которого вообще-то не знаю.
— У вас на поясе молот, — произнесла она тихо. — Я его осмотрела…
— Ну и что показала криминалистическая экспертиза?
Она не поняла, но догадалась по тону, ответила так же тихо, глаза ее не отрывались от моего лица:
— Шерг был в железных доспехах. Его панцирь слева вмят в грудь с такой силой, что сломаны все ребра и расплющено сердце…
Я поморщился.
— Леди Гильома… Это все ваши домыслы. Никому они не нужны. Разбойник убит, это главное. Кто убил, не так уж и важно. Все видели, что Гендельсон отважно загородил ему дорогу и обрушил свой разящий меч. Что нужно еще? Пусть так и будет.
Она долго смотрела на меня, в глазах удивление сменилось чем-то другим, более сложным, а я не чтец по женским глазам.
— Но… почему?
— Потому, — ответил я. — Пусть будет так.
Она покачала головой:
— Впервые вижу мужчину, который отказывается от подвига.
— Да какой это подвиг, — сказал я невесело. Ее глаза расширились, я запоздало понял, что красивая принцесса поняла меня не так, поняла по-своему. Я имел в виду, что веду более тяжелый бой, что для меня подвиг означает нечто большее, чем ударить большой палкой кого-то по голове, у нас только слово «подвижничество» еще понимают в правильном значении подвига, но она, похоже, решила, что я жру драконов на завтрак десятками.
Ее тело вздрогнуло, на бледных щеках румянец вспыхнул ярче, залил лоб, шею. Губы стали еще крупнее. Она прошептала с очаровательным смущением:
— Я сказала, что впервые вижу мужчину, который… на самом деле я вообще не видела мужчину наедине, ночью… Никто не видел меня обнаженной. Никто не трогал мое тело. Да если бы кто-то даже посмел протянуть руку…
Она часто задышала, в глазах блеснул гнев, а ладонь метнулась к тому месту на бедре, где в первое появление висел изящный кинжал.
Я вскинул ладонь.
— Не продолжайте, леди Гильома. Да не скажите ничего из того, о чем потом можно пожалеть.
Она сказала с вызовом:
— Я всегда отвечаю за свои слова!
— Да, конечно, — ответил я поспешно. — Но, леди Гильома… в моих краях не придается значение девственности… Гораздо важнее другая верность и чистота. Если женщина сохранила до замужества девственность, а потом предает мужа направо и налево, разве это лучше?
Ее глаза заблестели, как звезды. Она подалась ко мне всем телом, едва не касаясь горячей грудью, потом, спохватившись, что истолкую иначе, чуточку отпрянула, но глаза ее впились в мое лицо.
— Сэр Ричард, — сказала она взволнованно. — Из ваших слов выходит, что в вашей стране женщины идут с мужчинами бок о бок? И воюют вместе?..
— Это правда, — ответил я. — Мир жесток.
Она воскликнула:
— Так это же счастье!.. Как вы не понимаете?.. Не сидеть как дура у окна, не ждать, когда приедет некто и увезет тебя, как овцу, в свое поместье. Где только и останется служить чистопородной овцой, что ежегодно рожает наследников!
Я молча протянул ей кувшин. Она поняла, взяла обеими руками. Я смотрел, как она подносит к губам, грациозно и красиво, делает глоток…
