– Она умерла полгода назад.
Я не удивился. Мара был так же свободен, как и я. Иначе и быть не могло. Я избавился от моральных долгов перед семь–ей, когда Белка взяла на себя опеку над матерью. У Мары их не было вовсе. Нам обоим было нечего терять.
– А… это… проводница? – Кислый, хоть и с запозданием, но все же решился прояснить для себя ситуацию.
– Не бери в голову, – посоветовал Мара.
– Слушай, Мара, у меня великолепная идея. – Я оглянул–ся на Кислого, продолжил: – У тебя, Кислый, есть отличный шанс провести ночь достойно. Поднимайся и дуй к провод–нице.
– Зачем? – испугался Кислый.
– Что значит зачем? Мужчины к женщинам по ночам для чего, по-твоему, ходят? Тебе и это надо объяснить? Женщина вполне симпатичная, не то что твоя последняя подруга.
– Но… это… мы же не знакомы!
– Вот и познакомишься. Иди, скажешь, что пришел извинить–ся за бестактность друзей и готов загладить вину и зализать душевные раны. Она растает, упадет тебе в объятия, ну а даль–ше сам догадаешься.
– Не, пацаны… – запротестовал Кислый. – Не!..
– Эх… А жаль. Вот так и не складываются жизни. – Я пере–вел взгляд на окно, продолжая строить картину вероятного бу–дущего нашего «кислого» товарища. – А могли бы полюбить друг друга и жить долго и счастливо. Наплодили бы детей в полной уверенности, что дальше этого смысл существования человека не распространяется. Купили бы себе телевизор, чтобы смот–реть, на какую ерунду потратить деньги. Вечерами она бы што–пала тебе носки, а ты бы сосал дешевое пиво, почесывая уве–ренно растущее пузо.
Но Кислый не польстился на такое чудесное будущее, нику–да не пошел и, чтобы закрыть вопрос, сбросил ботинки и с но–гами забрался на сиденье. Я же подумал о том, что у нас про–явилась тема, ранее не обсуждавшаяся. Я повернулся к Маре, спросил:
– Ну а как же любовь? Как же «красота спасет мир» и все такое?
– Я что-то не припомню ни одной ситуации, когда любовь и тем более красота спасали бы мир, – невозмутимо ответил он. – То есть спасать они, может быть, и пытаются, только за тысячелетия истории ничего еще не спасли. Хотя отдельным людям от любви, несомненно, польза есть. Но в глобальном понимании – никогда. А вот пакости от нее цивилизация вы–гребла на всю катушку. Сколько безумия, насилия и глупости порождала и порождает любовь! Взять хотя бы Троянскую вой–ну, которая, по словам Гомера, началась из-за женщины – Еле–ны. Любовь – это кровавая богиня, на алтарь которой постоян–но приносятся человеческие жертвы. И в своей кровожадности и эгоизме она ненасытна. Потому что она – всего лишь дочь этой цивилизации.
– Тормози, Мара, ты говоришь о любви как о живом боге.
– Ладно, скажу иначе: любовь – это сила притяжения, ко–торая возникает между мужчиной и женщиной. Но эта сила, как правило, губительна для окружающих. А зачастую смер–тельна. По своей сути она ничем не отличается от силы, кото–рую порождает жажда власти. Она приносит удовлетворение одному за счет того, что уничтожает другого. Ты можешь пред–ставить ситуацию, когда один народ любит другой? Что-то вро–де: я люблю всех французов без разбора, только потому, что они французы! Или: для любого монгола двери моего дома от–крыты! Смешно, правда? Зато у нас куча примеров тотальной нетерпимости, когда одна нация презирает, ненавидит и фа–натично жаждет уничтожить другую. У этого явления такие глу–бокие исторические корни, что ему даже дали отдельное на–звание – геноцид. Как же в этом гнойном месиве любовь может что-то спасти? Да и что там спасать? Любовь – это слу–чайная, хаотичная, беспорядочная флуктуация энергии в тол–чее человеческих эмоций. В сущности, любовь ничего не оп–ределяет, потому что она так же мелка и эгоистична, как и ее носители. А всеобщая, всепоглощающая любовь, о которой толкуют христиане, – это утопия и как таковая существовать не может. По крайней мере пока ее источником является обыч–ный человек…
После этих слов Мара заглянул мне в глаза, и я увидел в них тоску и надежду. Тоску по истинной, а потому нечеловеческой любви и надежду на то, что она все же возможна. Возможна в новом человеке, вернее, в сверхчеловеке.
Я вспомнил Белку и то время, когда мы были вместе. Ко–лоссальная сила, которая толкала меня к ней, была похожа на взрыв – она возникла внезапно, и целый год по моей душе носились ударные волны. Но эта сила исчезла так же стремительно, как появилась. Я любил Белку – милую де–вочку с огненными волосами и салатовыми глазами, но так и не смог ее удержать. Моя любовь не победила ее одино–чество. Мара был прав: любовь не в силах никого и ничего спасти.
Мы подъезжали к какому-то полустанку. Поезд, скрипя же–лезными суставами, сбавлял ход, и вместе с этим во мне про–падало желание продолжать беседу. Я чувствовал усталость от надежд Мары, потому что отныне переместил их в свой рюк–зак ответственности и нес их на своих плечах.
За окном по-прежнему не за что было зацепиться глазу. Я смотрел в непроглядную темень и думал, что понимаю, чем меня привлекает затея Мары. За всю историю цивилизации было много попыток качественно изменить существующее по–ложение вещей, но что делали и делают лидеры и идеологи тех переворотов? Они внушают идею массам, вселяют в лю–дей религиозный трепет, вооружают их и указывают цель. Это полномасштабные акции, в которых принимают участие де–сятки и сотни тысяч, а то и миллионы жителей планеты. Фа–натичная пропаганда, накал страстей, громадные арсеналы –все это сливается в единую волну, и такое цунами видно и слышно в любой точке Земли. А тут Мара, которому для рево–люции нужна только вера в свою идею и я – доброволец-камикадзе. В то время, когда где-то по земле ползут тяжелые танки, небо застилают черные тучи истребителей-штурмови–ков, когда орбита планеты опоясана сетью спутников-шпио–нов, а телевидение транслирует гигабайты агрессивной па–ранойи, когда человечество пытается что-то изменить, размахивая над головой, словно дубиной, оружием массово–го поражения, мы с Марой спокойно и незаметно путешеству–ем в Казахстан… чтобы заложить бомбу в самое сердце ци–вилизации – в суть человеческую. И никто не может заподозрить нас в измене, предательстве или терроризме. Мы идеальные диверсанты, какие-то прямо абсолютные шпионы, потому что нам не требуется даже алиби: раскрой мы кому-нибудь весь наш грандиозный замысел, нас при–мут за идиотов, и только. Все наше оружие – странная и даже безумная теория Мары да корень растения, который ждет нас где-то у подножия Тянь-Шаня. Именно в этом я ощу–щал прелесть и даже притягательность нашего мероприятия –оно не вписывалось ни в какие рамки здравого смысла, но при этом имело гармонию и железную логику. Я подумал, что Мара – инопланетный диверсант, а я – завербованный им агент. Я улыбнулся. Мара, словно уловив мои мысли, улыб–нулся тоже.
Поезд наконец замер. За окном ветер раскачивал металли–ческий конус фонаря, и тот выписывал лучом рваные узоры. Перрон отсутствовал. Никто с поезда не сходил, никто не са–дился. По крайней мере, в поле моей видимости я не заметил ни одного человека. Метрах в двадцати от первого фонарного столба стоял еще один, только тот фонарь был закреплен жест–ко, а потому ровно освещал участок метров восьми в диамет–ре. В круг света попадала часть дерева, по всей видимости, березы и угол приземистого покосившегося сруба какой-то из–бушки. Облачность скрывала луну и звезды, и больше ничего разглядеть не удавалось. Порывы ветра зачесывали ветки бе–резы в сторону деревянного строения, и казалось, листья дер–жатся на них из последних сил. Еще немного, ослабнет хватка, и ветер сорвет их, бросит в лужи или погонит вдоль железнодо–рожного полотна… Осень стояла за дверью и в любой момент могла переступить порог.
Поезд тронулся. Забытый и Богом, и человеком полустанок, обозначенный в этой тьме двумя светлячками фонарей, мед–ленно уползал в непроглядную муть. Я бы не удивился, если бы в это мгновение ночь наполнилась желтыми глазами оборот–ней, – территорию, свободную от жизни, всегда заселяет вся–кая нечисть.
Свет в купе давно был погашен, только светильник над го–ловой Мары горел – Мара что-то настойчиво доказывал тет–ради, используя карандаш как инструмент убеждения. Я отме–тил, что его толстая общая тетрадь исписана на три четверти. Кислый спал на верхней полке, свернувшись калачиком, и ти–хонько постанывал во сне. Я лег и закрыл глаза. Спать не хо–телось. В голове вертелись картины прошедшего дня: рыжие пятна солнца на крышах домов; сосредоточенность и отчуж–дение в лицах прохожих; сырость и прохлада узких улочек; бледно-рыжий локон проводницы; фонари, брошенные посре–ди трясины ночи; лязг вагонных сцепок поезда… Поезда, ко–торый вез меня к бескрайним степям Казахстана и дальше, к предгорью Тянь-Шаня – Небесных Гор по-китайски… Все это отпечатывалось в моей памяти слайдами мгновенных сним–ков и укладывалось в тяжелый сундук истории. Я вдруг осоз–нал, что смотрю на мир так, словно больше никогда его не уви–жу, словно в тот момент, когда поезд тронулся и город стал уплывать в прошлое, я уже знал, что в эту жизнь мне не вер–нуться. Будто эксперимент, который только должен был состо–яться, и еще не известно, чем он закончится, уже свершился и дал положительный результат.
