Они убеждают: все, что тебе необходимо, можно и нужно ку–пить. Больше денег, больше наркотиков, больше секса. Счас–тье в удовольствии! – вот что они внушают. Делай так, и ты по–лучишь свой кусочек вселенской радости. Но ведь это –мерзкая ложь. Потому что глаголы «приобретать» и «обретать» хоть и имеют общий корень, но в действительности противо–положны по смыслу.
Я перевел на Кислого взгляд, спросил:
– Кислый, ты ищешь в своей жизни предназначение? Тот нервно передернул плечами, ответил осторожно:
– Ну, это… денег заработать… человеком стать, – и загля–нул в глаза сначала мне, потом Маре, ища подтверждение того, что не ляпнул глупость. Было очевидно, что Кислый мало что понял из монолога нашего уважаемого лектора.
– Вот-вот… – печально подытожил Мара. – Это ведь далеко не уникальный пример, напротив – это суть мировоззрения со–временного человека. Весь смысл сводится к тому, чтобы как можно больше заработать. А спросишь, зачем им деньги, куда они собираются их тратить, так и не находят, что ответить. Будут сидеть у ящика и смотреть, что им предложат… Поколение че–ляди в обуви от Prada и в немецких авто – вырождающаяся цивилизация.
Последние слова Мара произнес без злобы, но с такой не–скрываемой грустью, с такой безысходностью, словно то были думы самого Господа Бога, вдруг осознавшего, что дети его уже никогда к нему не придут.
До Кислого дошло, что его ответ не пришелся ко двору, он сму–тился, но все же попытался выстроить хоть какую-то оборону:
– Ну как же… это… без денег?
Мара повернулся к нему всем телом и в одну секунду разру–шил хлипкие его укрепления:
– А я и не говорил, что деньги – бесполезный мусор. Такую иллюзию я не питаю. Я о том, что деньги не должны быть глав–ным. Вот что я скажу, юноша: тебе никогда не хватит денег, что–бы стать Человеком. Ты думаешь, что, стоит тебе надеть доро–гой костюм и зайти в крутой ресторан, чтобы окружающие увидели твой достаток и как следствие сделали вывод о соци–альном статусе, и тогда ты получишь право с гордостью прице–пить на лацкан своего пиджака бейджик с величественным именем «Человек», да?
Кислый понурил голову, словно десятилетний школьник, ко–торого отчитывает директор школы.
– Нет, – добивал его Мара. – Этого не произойдет. То есть ты, конечно, может, и заработаешь на костюм, машину, на до–рогих проституток, но от этого ты не станешь человечнее. Я ска–жу даже больше – ты, наоборот, отдалишься от того главного, что отличает животное от человека. Потому что ты идешь доро–гой, утрамбованной до твердости гранита ботинками челове–чества – человечества, которое уже много тысячелетий отда–ляется от своей сути, а стало быть, прокладывает дорогу не туда – не в том направлении!
– И что? Что делать-то?! – почти в отчаянии выкрикнул Кис–лый.
Мара улыбнулся, перевел взгляд на меня, ответил:
– Закончить начатое. Дать возможность родиться homo extranaturalis.
И слова эти прозвучали так логично и естественно, словно открылась дверь купе и сама Гармония вошла к нам в гости и одарила каждого благословением. Я улыбнулся, но пауза дли–лась недолго. Кислый снова подал голос:
– И… это… что потом? Что будет, если… все получится? Вот так вот. Кислый обозначил вопрос, который должен был
задать себе в первую очередь любой здравомыслящий чело–век. До меня вдруг дошло, что об этом аспекте предстоящего мероприятия Мара не обмолвился ни словом, а мне такой воп–рос попросту не приходил в голову. Я засмеялся, а Мара, глядя с лукавой улыбкой на Кислого, вдруг запел:
– А что же за всем этим будет? Будет весна. Будет весна, вы уверены? Да-а-а, я уве-е-ре-ен. Я уже слышал капель, и слух мой прове-е-ре-ен, будет, и будет, и будет, и будет весна!
Мне показалось, что со словами песни Мара чего-то напу–тал, но это было неважно. Если с тембром голоса у него дела обстояли середина на половину, то о музыкальном слухе и вов–се речи быть не могло – песня в его исполнении напоминала работу газонокосилки на низких оборотах. Но выражение лица Мары – озорство и усердие – вкупе с самим исполнением… в общем, я смеялся от души, и даже на физиономии Кислого растерянность сменила осторожная улыбка.
– Будет весна, парень, – подытожил Мара. – Будет весна.
И в этих словах была легкость и свежесть, словно слепили их из росы на лепестках ромашек, терпкого утреннего пара над густыми травами, щебета птиц и озабоченного жужжа–ния шмеля; словно были они связаны из бликов утреннего солнца на изумрудных листьях березы, запаха свежескошен-ного сена и скольжения водомерок по глади ручья – ручья, источающего дух невинности и прохлады. В них было что-то от улыбки лесной нимфы и от смеха ребенка – они намекали на существование мира, в котором не было ничего, что печа–лило Мару…
Дверь резко ушла в сторону, представив нашему внима–нию обиженное лицо проводницы. Бледно-желтый локон, ка–ким-то чудом избежавший участи полного обесцвечивания, сполз ей на левый глаз. Флюиды женской неудовлетворен–ности мгновенно заполнили все пространство. В купе сразу стало тесно.
– Шуметь прекратите! – потребовала проводница, уперев взгляд в солиста нашего антимузыкального трио.
Я подумал, что, если бы лесная нимфа была сейчас с нами, от ужаса она бы спряталась под стол. Но Мару смутить было куда сложнее, он невозмутимо улыбался раздосадованной го–стье.
– Мы и не шумим. Песня – это ведь хорошо. Она о весне, о любви. А любовь – она как воздух, вдыхаешь и не заметно, а потом раз – и накрыло, – мягко объяснил Мара проводнице, насытив свой взгляд таким зарядом обольщения, что на пару секунд обида на лице женщины сменилась испугом и надеждой, вернее испуганной надеждой, а я подумал, что сейчас ее воло–сы наэлектризуются и станут дыбом. Проводница нервно трях–нула головой, возвращая прядь волос на место, часто заморга–ла и даже провела ладонью по бедру, словно расправляла складки на юбке. Но в следующую секунду локон опять свалил–ся на глаз, в губах появилась жесткость, она проворчала: «О любви… совсем обнаглели… » – сдала задом в коридор и за–хлопнула дверь.
Мы переглянулись с Марой и захохотали. Кислый таращился на нас, улыбался и совершенно не понимал, что произошло.
– Мара, ты редкая и утонченная сволочь, – похвалил я. – Не удивлюсь, если она сейчас приводит в порядок прическу и кра–сит губы.
– Я дал ей искру надежды, а как ею воспользоваться, она уж должна решать сама.
К концу этой фразы улыбка сошла с губ Мары, так что пос–ледние слова он произнес совершенно серьезно. И я поду–мал, что свое предназначение он в этом и нашел: зажечь искру в предтече homo extranaturalis, бросить факел в пере–сушенный сухостой цивилизации. Мне в голову пришла мысль, что в этом пожаре может сгореть и сам поджигатель. Думал ли он, что такое возможно? Я внимательно посмотрел на Мару, спросил:
– Ты не боишься сгореть в пожаре, который собираешься ус–троить?
– Боюсь, – тут же ответил он твердо, – но это ничего не ме–няет.
Все, что мне оставалось, это просто кивнуть. Что тут мож–но еще обсуждать? Мара – железный рыцарь ордена эзоте–рики, любая стена рассыпалась под натиском его веры. Я вдруг понял, почему он сам не мог быть красной глиной, материалом для homo extra: он был слишком причастен к сво–ей идее, он с головой ушел в свою религию, тогда как мне его философия хоть и была интересна, но по большому счету я оставался к ней беспристрастен. Мара смотрел на меня и видел психически неактивный элемент в периодической таб–лице цивилизации. Я, как стекло, не боялся кислот и щело–чей, не вступал в реакцию с окислителями, не влиял на био–химию живых организмов, а потому, как он считал, мог выдержать то, что обычному человеку выдержать не дано –смерть и перерождение.
Но следом я подумал, что, прежде чем отважиться на та–кой шаг, надо сжечь за собой мосты, оборвать все связи, нуж–но стать одиноким. Привязанность к чему-либо не даст ки–нуться в это предприятие с головой, все равно останется нить, которая будет тянуть назад – в обычную, нормальную жизнь. Я спросил себя, избавился ли Мара от своих привязаннос–тей? Я думал над этим целую минуту, потом не выдержал, спросил:
– Мара, ты… кого-нибудь оставил?
– Нет, – ответил он спокойно.
– А твоя бабушка?
– Она умерла полгода назад.
Я не удивился. Мара был так же свободен, как и я. Иначе и быть не могло. Я избавился от моральных долгов перед семь–ей, когда Белка взяла на себя опеку над матерью. У Мары их не было вовсе. Нам обоим было нечего терять.
– А… это… проводница? – Кислый, хоть и с запозданием, но все же решился прояснить для себя ситуацию.
– Не бери в голову, – посоветовал Мара.
– Слушай, Мара, у меня великолепная идея. – Я оглянул–ся на Кислого, продолжил: – У тебя, Кислый, есть отличный шанс провести ночь достойно. Поднимайся и дуй к провод–нице.
