— С чего бы это, черт побери, взрослому мужчине снились бабочки? — взорвался Джейк, беспокойно ерзая в гамаке, пока они снова не встретились глазами.
— Лепидоптерофобия?
— Боязнь бабочек? Не думаю. — Он посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом. — Ты уверена, что это действительно правильное слово?
— Нет, — призналась она, боясь упустить нить своей мысли. — Возможно, бабочки имеют какое-то значение в твоей жизни.
— Не могу себе этого представить. Джейн продолжала размышлять:
— Они могут выражать желание обрести свободу.
— А точнее?
— У бабочки есть крылья. Она может летать. Возможно, для человеческого существа это может олицетворять свободу. А если у человека нет крыльев, она может символизировать недостаток свободы.
— Ты, случайно, не специализировалась по философии в колледже?
Джейн покачала головой.
— История искусства, — ее допрос не был завершен, — не так уж далека от философии. Тебя раньше преследовал этот кошмар?
— Его версия.
— Ты хочешь говорить об этом?
— Не особенно.
Она изучающе смотрела на него.
— Есть ли этому причина?
Иногда Джейк Холлистер мог кого угодно вывести из себя своей немногословностью.
— Это ничего не изменит.
Превосходная возможность для Джейн процитировать один из ее любимых афоризмов: «Ничто не вечно, но подвержено изменению». Она даже добавила немного оптимизма:
— Изменение всегда возможно. И тебя больше не будет преследовать этот кошмар.
— Кто сказал это?
— Только что я.
— Я имею в виду цитату. Кому она принадлежит?
— Гераклиту. Джейк нахмурился.
— Он, кажется, был грек, и довольно древний.
— Он есть. Он был. Гераклит был греческим философом, который жил в пятом веке до Рождества Христова. Говорят, его идеи оказали решающее влияние на Сократа, Платона и Аристотеля.
— О, великая троица! — Казалось, Джейка это не очень интересовало. — Что еще сказал Гераклит?
Джейн старательно вспоминала.
— Видишь ли, я не знаток, к тому же не могу сказать, что всегда согласна с ним, но Гераклит также написал: «Путь вверх и путь вниз одинаковы».
— Если так считал Гераклит, он, должно быть, был болваном, — заявил Джейк, и они оба засмеялись, осознавая, что он имел в виду самое заметное и очевидное состояние мужской анатомии — его мужской анатомии, — а вовсе не аксиому греческой философии.
— Меня не преследуют кошмары, — сказала Джейн, возвращаясь к их разговору, — но я действительно иногда страдаю от того, что французы называют «nuit blanche».
— Белые ночи, — перевел Джейк. Ее брови взлетели вверх:
— Ты говоришь по-французски?
— Я говорю по-французски так же, как ты говоришь по-латыни, — отозвался он.
— А если точнее, бессонные ночи.
— Ты страдаешь от бессонницы?
Джейн не ответила.
— А не страдаем ли мы все иногда от бессонницы?
Он еще не удовлетворил свое любопытство:
— Не кажется ли тебе, что твоя бессонница каким-либо образом связана с кошмарами?
Он не сводил с нее пытливых глаз. Она зашевелилась, устраиваясь поудобнее.
— Я так не думаю. Я просто просыпаюсь среди ночи и уже не могу снова заснуть. — Джейн подложила руку под голову. — А что с тобой? Она вызвана твоими кошмарами?
— Еще какими!
— Это часто происходит?
Он замолчал, обдумывая ответ.
— Раньше это было чаще — раз или два в неделю. Теперь, возможно, раз в месяц.
— Ты говоришь, что бабочка стала недавним дополнением к твоему кошмару?
Джейк окинул ее оценивающим взглядом.
— Я ведь могу сказать тебе, да?
— Можешь.
— Хорошо, но я буду краток. И поверь мне, эта история — не из приятных.
Она так и предполагала. Джейк глубоко вздохнул и приступил к рассказу:
— У меня был младший сводный брат по имени Джоби. Мы были разными, как ночь и день.