Джейн открыла глаза и стала внимательно изучать темную арку его бровей, аристократический нос, небольшие уши. Еще при первой встрече с ним утром на пароме она заметила, что глаза его были цвета лесного ореха. Как она вообще запомнила это?! Тогда ей и в голову не пришло, что она обратила внимание на такую мелочь.
Джейк открыл глаза и пристально посмотрел на нее.
Что она увидела в них? Ум. Заинтересованность. Любопытство. Силу. Убежденность. Это был мужчина, который привык подчинять себе ситуацию, окружающих его людей. Возможно в конце концов, что его совсем не напрасно называли патроном.
Тело Джейка Холлистера источало жар, словно в течение всего дня оно накапливало в себе тепло тропического солнца. От него пахло ночью и морем. А на вкус он был чуть горьковатым, словно шампанское.
— Ты на вкус как шампанское, — пробормотала она, откидывая голову назад и посматривая на него из-под полуопущенных век.
Он хрипло засмеялся. Она почувствовала, как едва различимо заиграли упругие мышцы его груди, живота.
— Позволь мне угадать, — сказал он. — Коллекция «Краг» 1973 года?
Джейн кивнула. Затем она облизала губы языком и глубоко вздохнула.
— А какая я на вкус? — Прежде она никогда не задавала мужчине провокационных вопросов.
— Как никто другой, — сказал он ей.
Она засмеялась. Ответ был из словаря ловеласа. Она не поверила, но неожиданно поняла, что очень бы хотела верить.
— На вкус ты словно сладость и горечь, невинность и соблазн, — сказал Джейк, наклоняя голову и снова целуя ее.
Это не был поцелуй неопытного мужчины. Он не проявил ни тени замешательства, не возникло никаких сомнений в его самоуверенности. Его губы были не слишком твердыми и не слишком мягкими, не слишком нежными и не слишком требовательными. Однако они были на редкость любопытными, изголодавшимися.
Это не был поцелуй эгоистичного мужчины. Он не покусывал ее губы. Он не притворялся, что испытывал страсть.
Страсть была подлинной.
Как мало ей пришлось узнать о страсти, подумала Джейн со вздохом. Да, она встречала коллекционеров, страстно желавших заполучить творения старых мастеров, антикварную мебель, предметы искусства, начиная от усыпанных драгоценными камнями яиц работы Фаберже и заканчивая не имеющими себе равных лампами от Тиффани. В мире, в котором она выросла и жила, а теперь и работала, часто присутствовали желание и страсть к обладанию. Но это была лишь страсть к вещам.
Чувствовал ли когда-нибудь кто-нибудь страсть к ней?
Или на самом-то деле желание мужчины обладать ею порождалось лишь ее привилегированным образованием, аристократическим происхождением, ее деньгами — у нее было собственное состояние, доставшееся в наследство от прапрабабушки по материнской линии, — возможно, ее классической внешностью, холодным обликом привыкшей повелевать принцессы, а может быть, тягой к ее телу, не лишенному привлекательности и изящества?
Любил ли кто-нибудь то, что было глубоко спрятано в ее сердце, душе?
Любовь и страсть, что и говорить, далеко не одно и то же, с горечью напомнила себе Джейн.
В том, как целовал ее Джейк Холлистер, не было любви, но бьиа подлинная страсть. Их тела тесно прижались друг к другу. Только тонкая материя ее халата и его видавшие виды джинсы отделяли их.
Он не пытался ласкать ее, руки были не такими уж смелыми. И все же в том, как они соприкасались, было что-то невероятно сокровенное. Она всей кожей чувствовала его жажду.
Джейк не стал ни извиняться, ни объясняться, ни оправдываться. Все случилось так, как случилось, и все.
Она, должно быть, теряла рассудок.
— Это безумие, — наконец вслух произнесла Джейн.
Джейк на мгновение поднял голову:
— Да.
Ее голова кружилась.
— Почему мы делаем это?
Он, казалось, был рад возможности объяснить происходящее:
— Нам нравится целовать друг друга. Так просто.
Так сложно.