Постоянное напряжение в животе супруги еще и из–за этого — страдающего отсутствием гибкости, несмотря на ее положение, графика работы. Восемь часов в день — чистая формальность, ведь Лиза обычно задерживается на час–полтора, когда все уже уходят и делает то, ради чего дожидается ухода коллег — собственные «левые» заказы.
За детьми в детский сад Лиза теперь редко успевает, и я, сидя на своем офисном стуле, как на сковородке, обычно под вечер ловлю себя на том, что думаю о теще с не меньшей нежностью, чем о собственной матери. В конце концов, это мне пришлось бы ежедневно совершать невозможное, срываясь с работы, чтобы успеть за нашими мальчишками до тех пор, пока собственными слезами они не доведут до слез нянечку, вынужденно продлевающую свой рабочий день ради развлечения двух забытых родителями братиков, так похожих в эти мгновения на беззащитных сирот.
Выручает теща, презирающая меня по меньшей мере по двум причинам: из–за так и не прервавшейся бедности дочери и молчания, которым я неизменно отвечаю на ее подковырки. А еще из–за того, что Лиза, несмотря на искреннюю ненависть, все еще хочет быть со мной.
Я же большую часть времени — с девяти до семи — просиживаю в офисе, по тридцать раз соединяя шефа с такими же шефами, у которых имеются такие же, как я, офис–менеджеры, или просто секретари. Приношу кофе по утрам и чай после трех, и моя незаменимость гарантирована хотя бы расположением офисной кухни — в полуподвале трехэтажного особняка, на последнем этаже которого, словно Господь Бог, в своем кабинете над нами нависает директор, минуты которого стоят слишком дорого для того, чтобы тратить их на беготню за горячими напитками через шесть лестничных пролетов, пусть и всего лишь дважды в день. Вот и получается, что ровно в десять тридцать утра (раньше шеф не появляется), с вежливой паузой в одну–две минуты, вслед за ним в его кабинете появляюсь я, с дымящейся кофейным ароматом чашкой и сахарницей на серебряном подносе.
Лучше бы я приносил что–нибудь посущественнее чая, и не на подносе, а жене под нос. Вернее, под пузо, требующее постоянной еды. Может, поэтому я, возвращаясь с работы, и не заговариваю об ужине.
Вот и сегодня, успокоив Олежку, жена ничего такого не предлагает. Выходит из комнаты и, напрочь утратив ко мне интерес, словно уверенная, что после ее гневных тирад я непременно должен был раствориться в атмосфере, шлепает в сторону кухни, но не доходит, свернув по пути в туалет.
— Ну иди, успокой Олежку, — шепчу я Максиму и ласковым шлепком по спине отправляю его в большую комнату с запоздалым и, чего скрывать, совершенно безнадежным для пятилетнего плаксы поручением.
Сам же на носочках иду по следу жены, застыв у холодильника. Так и есть — за исключением вялых долек лимона и треугольного пакета молока с отрезанным верхом, по полкам холодильника можно катать если не шар, то уж точно теннисный мяч. Мы зависли в мертвой финансовой зоне, вне досягаемости которой — моя следующая зарплата и обещанные, но пока не выплаченные супруге «левые» деньги за уже выполненные переводы.
Я мысленно проклинаю ковер, на чистку которого мы выбрасываем по большому счету последние деньги, двести тридцать леев, ничтожную сумму, которой при разумном распределении можно было найти двоякое применение: купить сто пятьдесят граммов так необходимой беременной красной икры или растянуть на два дня покупок в супермаркете, с обязательным включением скучных, но все же необходимых хлеба, сыра и докторской колбасы.
Вспомнив о ковре, я понимаю, что неплохо бы принять душ — сейчас же, немедленно, нетерпеливо срывая с себя вонючие футболку и шорты. Не могу сказать, что особо озабочен раздражительностью супруги, проявляющейся каждый раз, когда ее обостренное беременностью обоняние отравляется не вполне приятными, но все же не убийственными для обычного человека запахами. К которым принадлежит и запах моего пота. Признаться, я вовсе об этом не задумываюсь, резко вспотев от мысли о том, что нужно срочно смывать улики.
Ведь домой я возвращаюсь не с пустыми руками. С сюрпризом — между прочим, двойным, о котором, однако, жене положено знать далеко не всю правду.
Нет–нет, никакой денежной феерии. Никакого золотого дождя, Феррари и виллы на острове. За сто долларов в месяц Феррари не купить. За пятьдесят — тем более.
— Каждую среду, — сказал я Корнелии. — Если не получится в среду, тогда в пятницу. Я позвоню заранее.
Ей, конечно, было бы удобно в субботу или в воскресенье, в дни, когда я не мог не быть с семьей. В понедельник же я задерживался на работе до восьми, чему виной были накопившиеся за выходные факсы и письма. Вторник с четвергом законно и надежно бронировались супругой, встречавшей меня в эти дни молчанием и даже улыбкой — вероятно из опасения гневом навредить эрекции.
ХОЗЯИН СДАСТ КОМНАТУ ДВУМ ДЕВУШКАМ.
По большому счету, все изменилось — проверять объявления на сайте больше не было смысла, как не было смысла их размещать. Я и не собирался, хотя, если быть с собой откровенным, мое собственное объявление давно перестало быть смыслом, поводом, по которому я посещал сайт. Я даже не могу с уверенностью сказать, видел ли его на этой неделе, так же как не думаю, что обращал на него внимание две, три недели, месяц назад. Я впитывал в себя сладострастные намерения развратных арендодателей, и эти намерения щедро вознаграждали меня повторными соитиями с беременной женой.
— В среду, — послушно кивнула швея.
Может, я был самонадеян, но мне показалось, что в ее глазах сверкнула искорка. А может, она просто радовалась выгодной сделке. Двенадцать долларов пятьдесят центов за один сеанс — совсем неплохо для нищей швеи без собственного жилья, тем более, как показал пробник, больше трех минут ей вряд ли понадобиться.
Спустив шорты с трусами, я брезгливо присел на край запыленного тетиного стола. Корнелия же без всякой брезгливости — в конце концов, ей здесь жить — сбросив с себя белую блузку и лифчик, плюхнулась коленками на пол, уборкой которого последний раз занимались, вероятно, сама тетя Люда. Одарив меня классическим взглядом мировой порноиндустрии — снизу вверх, глаза в глаза — она двумя пальцами отлепила от мошонки мой сморщившийся член и плюхнула его головкой на кончик своего языка.
***— Хорошо, пусть будет пятьдесят, — говорю я, застегивая ремень. — Только с оплатой не задерживай.
— А ты не опаздывай. — улыбается Корнелия, вытирая рот и щеки извлеченной из сумочки бумажной салфеткой.
— Постараюсь. Четыре раза в месяц всего же!
— А кто вас, мужиков, поймет? — проводит она салфеткой по правой груди: мое семя оказалось и там, и хорошо, что она додумалась раздеться до пояса.
Когда мы оказываемся в квартире, Корнелия облегченно вздыхает.
— Жить можно, — удовлетворенно кивает она.
Полагаю, она отдавала мне должное за шикарный — исключительно из–за цены — вариант, но деревенская прижимистость все же сработала в ней, как часовой механизм во взрывчатке:
— А может, восемьдесят долларов? — без стеснения спрашивает она.
Сценарий у меня уже заготовлен, и я понимаю, что не зря кружил вокруг здания химчистки: вероятно, незаметно для меня развитие будущих событий прокручивалось на подсознательном уровне.
— Исключено, — категоричен я. — Как вариант — восемьдесят и раз в две недели обслуживание хозяина. По десятке долларов списываем за раз.
— Стирать? — словно ослышавшись, переспрашивает Корнелия. — Или готовить?
— Это город, — веско говорю я, давая понять, что отрицаю оба предположения. — Тут все так делают.
Она молча смотрит мне в глаза.
— Ты можешь отказаться — развожу я руками и поджимаю губы. — Можно в конце концов договориться только в рот. И тебе быстро и мне презики покупать не надо.
Она открывает рот, тот самый, о котором я собираюсь с ней договариваться, но я не даю ей сказать.
— Ну и, так уж и быть, пятьдесят в месяц. Это если минет раз в неделю.
Я добиваюсь желанного эффекта в тот самый момент, когда сердце начинает ныть — еще бы, ведь с минуту, после моего фразы об «обслуживания хозяина» сердце все норовит выпрыгнуть из грудной клетки ко всем чертям, совсем как человек из горящего небоскреба. Корнелия чуть слышно вздыхает и робко покашливает — достаточно для того, чтобы дать знать: она понимает, что другого выхода у нее нет.
— Духи покупаешь? — делаю отвлекающий маневр я.
— На день рождения Орифлейм купила, — оживает она.
— Забудь это дерьмо. Мне кажется, тебе Соня Рикель подойдет. Вот освоишься в столице, поймешь, что покупать. И если мы будем считать, что с тобой договорились, — я делаю паузу, но возражений не следует, — то возможно, скоро сможешь себе позволить. А может, и не придется покупать: духи женщинам обычно дарят.