По долгу службы он также составил описание «пушкинодомских» материалов XVIII века в 11 томах, использовавшееся на протяжении многих десятилетий и до сих пор не потерявшее значения. «Записи в нем произведены в алфавитном порядке с обозначением чинов, званий, должностей или профессиональной принадлежности авторов, часто с указанием дат рождения и смерти, в том числе месяца и дня. Среди разных сведений в каталоге иногда можно найти данные о месте публикации документа, пояснения об авторе (преимущественно биографического характера) и даже литературу о нем… Кроме архивных здесь учтены и библиотечные материалы: например, в каталоге отражены все хранившиеся в то время в библиотеке книги с надписями деятелей XVIII века»*. Творческий подход проявился в избрании 1816 г. верхней датой описания: год смерти Державина определил конец «осьмнадцатого столетия» не как календарного века, но как этапа в истории литературы. Не случайно в 1924 г. именно Коплану было поручено написать о Рукописном отделении для «исторического очерка и путеводителя» по Пушкинскому Дому, издание которого было приурочено к 200-летию Академии наук.
Борис Иванович любил Пушкинский Дом, который до переезда в 1927 г. в здание бывшей главной Морской таможни на набережной Макарова на Васильевском острове располагался сначала в перегороженном шкафами Большом конференц-зале главного здания Академии наук, «под сенью диплодока» (выражение самого Коплана) – слепка со скелета динозавра, который нигде больше не помещался, а затем в здании бывших таможенных складов на Тифлисской улице. Это видно и из его стихов, среди адресатов посвящений которых много «пушкинодомцев»: А.А. Достоевский, В.Д. Комарова («Вл. Каренин»), М.Д. Беляев.
В старинных комнатах мы шутим иногда,
Благоговенья к ним исполненные дети.
Нет ничего для нас отраднее на свете,
Как вспоминать минувшие года
Не нашей жизни, нет. – Столетьем отдаленны,
Мы возвращаемся в мечтах, как наяву,
В век Александровский, священный, просвещенный…
«Безграничная любовь и преданность Пушкинскому Дому была, кажется, основной чертой его характера и составляла смысл его жизни, – вспоминал о бывшем сослуживце Н.В. Измайлов. – Очень маленького роста, с большими черными глазами, он всегда был в работе, всегда радел об интересах Дома. Вскоре он стал его секретарем, сохраняя звание ученого хранителя, а так как ученого секретаря в Пушкинском Доме по штату не было, писался на бумагах “ученый хранитель-секретарь”»*.
Самые ранние из сохранившихся поэтических опытов Бориса Ивановича датированы 1919 г. С 1921 г. и до конца 1930-х годов он записывал их в тетрадь, озаглавленную «Стихотворения Б. Коплана»*, которая чудом пережила два ареста, ссылку и смерть владельца и его семьи. Она положена в основу настоящего издания вместе с единственным прижизненным сборником «Стансы Бориса Коплана», отпечатанным в 1923 г. в Академической типографии тиражом 1000 экземпляров на средства автора и при содействии его старшего друга и коллеги по Рукописному отделению И.А. Кубасова. «Между ним и Копланом, – вспоминал Измайлов, – шла многие годы дружеская, юмористическая «переписка» в стихах, очень забавная, а иной раз и очень серьезная под юмористической оболочкой. Но переписка эта, к сожалению, не сохранилась». На протяжении нескольких лет Борис Иванович дарил книжечку друзьям* и разносил по редакциям* и магазинам, однако ни одного отклика на нее не выявлено, кроме беглого упоминания у Измайлова о попытке автора «воссоздавать в русской просодии трудные античные метры». Интересно, что ни одно из стихотворений «Стансов» не вошло в рукописный сборник; автографы их неизвестны.
Коплан начал записывать стихотворения в тетрадь примерно тогда, когда познакомился со своей будущей женой – Софьей Алексеевной Шахматовой (1901–1942), «такой же маленькой ростом и серьезной, как и он сам», дочерью академика А.А. Шахматова, занятия которого он посещал в университете*. Знакомство состоялось в хоре университетской церкви, где оба пели. Позднее Борис Иванович, которого друзья тогда называли просто «Боб», был регентом хора «малой» университетской церкви Всех Святых в земле Российской просиявших, переместившейся из здания Двенадцати коллегий в квартиру покойного академика И.И. Срезневского (Биржевая линия, дом 8, кв. 1), где она действовала до 1924 г.; ее настоятелем был протоиерей Николай Кириллович Чуков (будущий митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий), затем священномученик Владимир Константинович Лозина-Лозинский, брат поэта Алексея Лозины-Лозинского*. Так что «Псалмы читаю пред налоем…» – это не метафора.
Молодые люди были и коллегами по Пушкинскому Дому. Софья Алексеевна служила там с 1920 г. научным сотрудником, а с 1924 г., когда окончила факультет общественных наук этнолого-лингвистического отделения Ленинградского университета (как поменялись все названия!), ученым хранителем. 28 мая 1923 г. они поженились и поселились в квартире Копланов на Петроградской стороне (ул. Гулярная (ныне Лизы Чайкиной), дом 23, кв. 6). В июле-августе молодожены совершили путешествие на Волгу, посетив бывшее имение Шахматовых Губаревка, которое ученый считал своей родиной, хотя появился на свет в Нарве. Здесь росла и его дочь, от имени которой Коплан написал поэму «Воспоминания в Губаревке». 30 декабря 1925 г. у них родился сын Алексей.
«Это была прекрасная супружеская пара», – вспоминал Измайлов. Супруги очень любили друг друга, что видно из дневника Софьи Алексеевны, который она вела, порой со значительными перерывами, в 1926–1940 гг.* Несмотря на камерность и даже интимность многих страниц, он заслуживает хотя бы частичной публикации. Наиболее подробные записи относятся к 1926–1929 гг., до первого ареста мужа, и к 1931–1933 гг., периоду его ссылки. Судя по ним, Копланы, внешнюю сторону жизни которых можно определить выражением «скромно, но достойно»*, старались дистанцироваться от «будней советской недели». Замкнутый от природы, Борис Иванович с головой ушел в работу, а круг его личного и эпистолярного общения определялся преимущественно профессиональными интересами. Кроме упомянутых выше это «пушкинодомцы» во главе со старшим ученым хранителем и «домовым» Б.Л. Модзалевским, московские музейщики и архивисты Н.И. Тютчев, К.В. Пигарев, Н.В. Арнольд, А.Н. Греч, киевский библиограф В.И. Маслов, свидетели прошлого вроде А.Ф. Кони и С.Д. Дрожжина, которые через него передавали в Пушкинский Дом свои архивы или материалы из них*. Ни с «формалистами», ни с «марксистами» он почти не общался. Неотъемлемая часть жизни – книги любимых поэтов, гравюры и рукописи. Недаром на экслибрисе Коплана приведена пушкинская фраза о книгах: «Со мной они живут»*.
А дома что? В старинных переплетах
Столетием взлелеянные томы,
И на столе рабочий беспорядок,
И по стенам старинные портреты,
Дневная и ночная тишина.
Другой отдушиной стали стихи. После молчания, которым были встречены «Стансы», Борис Иванович, похоже, не прилагал усилий к публикации плодов своей музы, хотя иногда записывал их в альбомы знакомых. То, что он писал, было публикабельно до второй половины, если не до конца 1920-х. Влияние любимых поэтов конца XVIII – начала XIX веков здесь почти не чувствуется, влияние современников тоже. Исключение – Блок, которому посвящено первое стихотворение «Стансов» «Кладбище над морем»; перепечатанное в 1982 г. в «блоковском» томе «Литературного наследства» в подборке «Блок в поэзии его современников», оно стало первой посмертной публикацией стихов Бориса Ивановича. «Прав Коплан: из современных поэтов он (Блок – В.М.) – “единственный”», – записала в дневнике в ночь с 20 на 21 августа 1921 г. его сослуживица Е.П. Казанович – та самая, по просьбе которой Александр Александрович в начале того же года написал знаменитое стихотворение «Пушкинскому Дому»*.
Во второй половине 1920-х годов Коплан часто ездил в командировки на розыски материалов для Пушкинского Дома. В августе-сентябре 1926 г. он побывал в Твери, Торжке, Новоторжском и Старицком уездах, разыскивая архив и библиотеку Львовых; в феврале 1928 г. в Москве (с заездом в Мураново), откуда привез подлинное письмо Пушкина; в сентябре-октябре того же года – в Казани, Ульяновске и Самаре, собрав много документов, а также в Тверской губернии, где в деревне Низовка проживал поэт С.Д. Дрожжин, завещавший Пушкинскому Дому свой архив; во второй половине декабря 1928 г. – в Торжке и Твери, откуда в канун нового года привез сборник стихотворений Пушкина 1829 г. с дарственной надписью Е.Н. Ушаковой; в сентябре-октябре 1929 г. – в Казани, Ульяновске и Самаре, где исследовал обширный архив Аксаковых, в итоге приобретенный Пушкинским Домом*. «Прощай, Волга! Я видел тебя и утром, и вечером, и ночью – и всегда ты красавица: многоводная с многоцветными берегами»*. Во время поездок Борис Иванович почти ежедневно писал жене, и эти письма, исполненные искренней любви и трогательной заботы, «новую Элоизу» ХХ века следовало бы издать в наше несентиментальное время. Но это еще и переписка двух ученых, живущих близкими профессиональными интересами. Потом Софья Алексеевна на основании этих писем составляла для мужа служебные отчеты.
