фракиец продолжал:
Эх, кабы мог обладать я неслыханным Креза богатством!
Я Афродите бы в дар нас обоих из золота отлил. [27]
Сегодня никто не слушал стихов. Луций обратился к фракийцу:
– Достаточно, Доре, спасибо.
Раб исчез. Хозяйка кивнула, рабыня принесла букет оранжерейных тюльпанов, красных и белых.
– Их посылает тебе в знак приветствия Торквата…
Луций вспомнил, что крокусы, купленные для Торкваты, он отдал Валерии и от смущения спрятал в цветах покрывшееся румянцем лицо.
– Она ждет тебя с нетерпением, – продолжала мать. – Когда ты пойдешь к ней?
Луций думал о Валерии. Поднял лицо, увидел глаза матери, вопрошающие, настойчивые.
– Я сегодня же буду у нее.
– Рассказывай! – попросил сенатор.
Луций поднял чашу фалернского вина, возлил в честь Марса и выпил за здоровье родителей.
Там, далеко, мои дорогие, там было пойло вместо вина, и копченая треска, как подошва, и кругом пустыня, желтая, как верблюжья шерсть, и горячая, как кузница Гефеста, и воздух, когда ты набирал его в легкие, сжигал все внутри.
Он скромно упомянул о своих успехах. Рассказал о жизни в Сирии и своих путешествиях. О том, как Макрон в Таррацине был к нему внимателен. Отец забеспокоился, стал напряженным, нетерпеливым.
Нахмурил лоб и еще быстрее забарабанил по столу.
Матрона Лепида поняла, что отец хочет остаться с сыном наедине. Женщине не место, когда беседуют мужчины. Она встала, погладила сына по голове.
Как только она вышла из триклиния, сенатор наклонился к сыну. Он начал говорить по-гречески, как это было принято в патрицианских семьях, где в услужение отбирали рабов, не знавших греческого языка.
– Когда я получил сообщение, что ты и весь шестой легион раньше времени отозваны в Рим, при закрытом море, я очень разволновался. Никто из моего окружения не знал причины. А я ведь не мог – ты сам понимаешь – спрашивать Макрона. Расскажи мне почему?
– Варвары на верхнем Дунае бунтуют, сказал мне Макрон. Совершают набеги на наши границы, иногда пытаются проникнуть и в римские провинции на Дунае. Легион новобранцев, проходивший подготовку в Альбе-Лонге, был спешно направлен на север. Мой легион должен его сменить, в Сирии сейчас спокойно. Возможно, что и мне с моими солдатами скоро придется отправиться па Дунай.
Сервий внимательно и сосредоточенно слушал, просил повторить, что именно об этом сказал Макрон. Луций вспоминал, уточнял. Потом закончил:
– Это и есть та причина, отец.
– Возможно, – поднимаясь, заметил иронически Сервий.
– А какая другая причина может быть?
Сенатор усмехнулся:
– Ты думаешь, что всемогущий Макрон тебе, моему сыну, сказал правду?
– Он ходил по комнате и размышлял вслух:
– Что-то происходит… Стычки на Дунае? Не верю – нет дыма без огня.
– Я тебя не понимаю, отец.
Сенатор ходил, морщил лоб, молчал. Потом внезапно обратился к сыну:
– Какие у тебя отношения с солдатами твоего легиона? Они тебя любят?
Луций засмеялся:
– Я спал вместе с ними на песке. Ел то же, что и они. даже Вителлий надо мной подшучивал. Говорили, что за меня они готовы жизнь отдать…
– Это хорошо! Это хорошо! – кивал головой Сервий, потом сел напротив сына и наклонился к нему. – Многое в Риме изменилось за эти три года, сын мой. Он (так Сервий всегда называл императора) злоупотребляет законом об оскорблении величества. Четвертую часть имущества казненного получает доносчик. Ты знаешь, что это означает? Он судьбы римлян отдал в руки своим приспешникам. Сенат, когда-то оплот республики, сенат, гранитная опора Римской империи, лишен власти. А себя он лицемерно называет princeps – первый гражданин! Он тиран! Укрепился на неприступном острове, опутал Рим сетью преторианцев и доносчиков…
Луций был обеспокоен. Но не отцовскими словами, их он слышал от него сотни раз.