– А что за семьи-то были, аистова нога?
Тощий сделал глоток.
– Да все одно и то же: богатые, сенаторы. Им того каждый пожелает.
Один, говорят, совершил преступление и оскорбил величество тем, что пошел в нужник с изображением божественного Августа на перстне…
Кто-то засмеялся, но тут же смолк, как отрубил. Как угадать, с кем пьешь, может, именно этот костоглот, который рассказывает, – доносчик?
– Эй ты, жердь, это правда, что процент с долга повысили с двенадцати до восемнадцати на сотню? – спросил крестьянин.
– Да. В сообщении сената об этом было. Только мне-то все равно, у меня ни долгов, ни денег.
– Постойте, – перебил их низкорослый человечек, работник с виноградника, так громко, что теперь и Луций слышал все. – Сегодня днем я зашел сюда поесть. Вдруг сотня преторианцев на лошадях. Несутся так, что искры летят. Потом скакал он, а за ним еще сотня преторианцев.
– Кто это "он", умник?
– Калигула. Он скакал на вороном жеребце.
– Он вчера выиграл первый приз на скачках! – крикнул из угла молодой парень.
– Калигула?
– Нет. Жеребец этот. Инцитат его зовут. Конь что надо!
А крестьянин с виноградника продолжал:
– У Калигулы поверх голубой туники был надет золотой панцирь и весь чеканный! Ох, и хорош же он был! Нас тут много сошлось. Мы кричали ему:
"Salve" [16] .
– Почему же вы орали? – спросил тощий.
– Почему! Почему! Почему! Слыхали вы этого болтуна? Почему, говоришь?
Старик – иное дело. А Калигула – наш человек, все равно как его отец, Германик, понял? Тот бы непременно разрешил игры! Да, это было зрелище. Он махнул нам рукой. Плащ-то голубой, золотом расшитый, так и летит по ветру, и шлем на голове золотой…
– У него, говорят, голова в шишках, а шея покрыта щетиной, – на беду себе произнес тощий.
– Осторожней вы с ним! Это доносчик. Я его знаю, – помог доконать тощего выступивший из тени крестьянин.
Поднялась суматоха, тощего нещадно избили, досталось и гитаре – в щепки разлетелась она от его головы; напутствуемый пинками, он исчез в ночной темноте.
– Наверняка соглядатай, да нас на мякине не проведешь. Получил, что просил. Сыграй, бородатый!
Но сыграть было не на чем, от гитары остались одни щепки. Но что грустить, когда осталось вино? И снова они раскричались и принялись разыгрывать в микаре кувшин вина. В углу пошла запрещенная игра в кости, прочие же глазели или пели. Петь-то ведь легче, чем разговаривать, разве не так?
Луций хмуро смотрел и слушал. Вот он, римский народ! Какой сброд! И узурпатор для них свой человек, а сенаторы – враги! Ах вы, болваны!
Олухи!
Центурион вернулся к Луцию и вытянулся:
– Благородный префект претория просит тебя, господин, к своему столу.
Глава 6
Красная ткань на стонах, желтый занавес на дверях приглушали звуки. С потолка на цепях спускались чеканные масляные светильники с толстыми фитилями, они были подвешены в два ряда, золотились два ряда огоньков, и мягкий свет падал на людей, сидевших у стола. Их было трое.
Луций выпрямился, серебряное солнце на его панцире разбрасывало лучи.
Высокий угловатый мужчина в форме командующего преторианской гвардией встал, сделал несколько нетвердых шагов, обнял Луция и произнес грубым голосом:
– Приветствую тебя, Курион из Сирии. – Луций почувствовал по дыханию, что префект сегодня немало выпил. – Моя жена и дочь, – продолжал он. – Присаживайся!
Луций отвесил глубокий поклон и сел смущенный. Обе женщины были одного возраста, обе красавицы. У одной волосы цвета меди спадали на обнаженные плечи, у другой гладко причесанные черные волосы были перевиты серебряным жгутом. Макрон приказал трактирщику подать ужин гостю, фалернское вино, фрукты. Женщины улыбались, темноволосая спросила Луция, как прошло путешествие.