— Привет, Дирк, — произнес вслед за ним Робб.
— Добро пожаловать. Добрались без приключений?
— Да, все нормально. — Робб тяжело опустился в кресло. Под глазами у него залегли черные тени.
— Ты выглядишь совсем обессилевшим, Робб.
— Так оно и есть. Я перепробовал все, что можно, все. — Он стащил с себя тяжелый плащ, от которого валил пар. — Никто не хочет открывать нам кредит. Мы погибли. О каких хороших новостях мог ты вообще писать, Дирк? — Он пошарил в кармане своей куртки и вытащил оттуда письмо. — Боюсь, из меня добрый вестник тоже не получится. Это пришло для тебя со вчерашней почтой. От отца.
Вся радость Струана, вся его гордость за то, чего он сумел достичь, улетучились в один миг. Винифред, подумал он, это должно быть о ней. Он взял письмо в руки. Печать была не сломана. Струан узнал мелкий паучий почерк своего отца.
— Какие новости из дома? — спросил он, стараясь, чтобы его голос не дрожал.
— Это все, что нам пришло, Дирк. Я не получил вообще ничего. Извини. Ну, а ты-то как? Что случилось с твоим лицом? Ты обжегся? Мне очень жаль, что я ничем не сумел помочь.
Струан положил письмо на стол.
— Ты купил землю?
— Нет. Распродажу отложили — Робб старался не смотреть на письмо.
— Она состоится завтра, отец. Не хватило времени, чтобы обмерять все участки. Поэтому ее и перенесли. — Кулум неловко покачнулся, когда корабль накренился, увлекаемый вперед наполнившимися парусами. Он оперся о стол. — Хочешь, я сам вскрою письмо?
— Нет, спасибо. Вы видели Брока?
— «Белая Ведьма» прибыла с Вампоа два дня назад, — сказал Робб. — Сам я его не видел. Это правда, что у нас опять война?
— Да, — ответил Струан. — Флот по-прежнему на Гонконге?
— Да. Но когда Эликсен привез последние новости, он развернулся в боевое построение. К восточному и западному входам в пролив посланы корабли для патрулирования. Китайцы собираются напасть на Гонконг?
— Не будь смешным, Робби.
Робб посмотрел в окно на море за кормой клипера. В лице Дирка появилось что-то новое, подумал он. — Откуда здесь столько оружия, Дирк? Что-нибудь не так?
— Чем занимался Лонгстафф все это время, Кулум? — спросил Струан.
— Не знаю, — ответил юноша. — Я видел его лишь однажды, когда понадобилось его согласие, чтобы перенести распродажу.
— И я тоже с ним не встречался, Дирк. После той статьи про нас в газете мне вообще стало трудно с кем-либо встречаться. Особенно с Лонгстаффом.
— В самом деле? Что же случилось?
— Я увиделся с ним на следующий день. Он сказал: «Чес с-слово, это что, правда?», и когда я ответил ему: «Да», он взял понюшку табаку, пробормотал: «Жаль. Ну что же, я очень занят, Робб. Всего хорошего», и выпил еще один стакан портвейна.
— Ты ожидал чего-то другого?
— Не знаю, Дирк. Наверное, я ждал сочувствия. Или какой-нибудь помощи.
— Лонгстафф не уволил Кулума. Это говорит в его пользу.
— Он вызвал меня обратно только потому, что на тот момент у него под рукой не оказалось никого, кто мог бы этим заняться, — заметил Кулум. За последние две недели он начал прибавлять в весе, и его болезненная бледность уже не так бросалась в глаза. — По-моему, он испытывает удовольствие от того, что мы потерпели крах. То есть, — быстро добавил он, — я-то, конечно, не в счет. Я хочу сказать, что «Благородный Дом» потерпел крах.
— Если это не «мы», значит это какая-то другая компания, Кулум.
— Да, я знаю, отец. Я имел в виду, что… ну, по-моему, ты всегда был для Лонгстаффа особенным человеком. Он, как китаец, низко кланялся твоим знаниям и опыту, потому что ты был богат. Но если отбросить богатство, у тебя нет ни знатности, ни воспитания. А без этого ты не можешь быть для него равным. А если ты ему не ровня, значит и знания твои не имеют никакой ценности. Абсолютно никакой.