– Вот первый подарок, который принесла мне корона!
И со страшной болью он вскрикнул, обращаясь к Гильдебранду:
– Что же, старик, неужели ты и теперь будешь настаивать на своем требовании – жестоком, невыносимом!
– Необходимое не может быть невыносимым, – медленно, с расстановкой ответил Гильдебранд. – И зиму мы выносим, и старость, и смерть. Они приходят, не спрашивая, хотим ли мы выносить их. Они приходят, и мы выносим их, потому что должны… Но я слышу женский голос. Идем!
Витихис обернулся к двери: там стояла, покрытая черным покрывалом, Раутгунда. С криком боли и любви бросился к ней Витихис.
Несколько дней бездетные теперь супруги предавались своему горю. Витихис почти не покидал палатки, передав главное начальство над войском Гильдебранду.
– Напрасно мучишь ты короля, – сказал однажды Тейя Гильдебранду. – Он ни за что не согласится, особенно теперь.
– Да, он… Он этого, пожалуй, не сделает. Но… она?
– Она… может быть, – ответил Тейя.
– Она сделает, – уверенно ответил Гильдебранд. – Оставим их еще на несколько дней в покое. Пусть немного свыкнутся с мыслью о смерти ребенка. А тогда я потребую решительного отчета.
Но старик был вынужден заговорить с королем раньше, чем он рассчитывал.
Велизарий оставался все это время в Риме, но постоянно высылал небольшие отряды, которые нападали на мелкие города, села, отдельные замки и захватывали их. Предводителями таких отрядов он назначал римлян, они знали хорошо дороги в глубине страны. Иногда же такими предводителями были и готы, кто, живя среди римлян, сроднились с ними, стали на их сторону. На последнем народном собрании в Регете было решено, чтобы таких готов-отщепенцев подвергать позорной казни, как только они попадутся в руки. Но до сих пор закон этот ни разу еще не применялся, и о нем почти забыли.
Но вот однажды Гильдебранду донесли, что крепкий замок Цезена, стоявший среди леса на вершине крутой горы, неподалеку от их лагеря, занят отрядом Велизария. Гильдебранд давно уже с тревогой следил, как мелкие отряды врага проникали таким путем все дальше в глубь страны, и теперь решил выступить против них. Взяв с собой тысячу воинов, он ночью отправился к замку. Чтобы подойти незамеченным, он велел солдатам обвязать копыта лошадей соломой. Действительно, нападение было вполне успешным: византийцы бросились бежать врассыпную в лес, где готы, окружившие скалу, перебили почти всех. Только небольшой группе удалось добраться до мостика, переброшенного через речку, протекавшую у основания горы. Готы бросились за ними, но у мостика их задержал один из беглецов, судя по богатству вооружения – их начальник.
Этот высокий, стройный и, как казалось, молодой человек – лицо его было закрыто опущенным забралом, – сражался как лев, прикрывая бегство своих. Он убил четырех готов.
В эту минуту подъехал Гильдебранд. Видя, как неравна битва, он крикнул воину:
– Сдайся, храбрец! Я ручаюсь за твою жизнь!
Римлянин вздрогнул, с минуту как будто раздумывал и взглянул на старика, но затем с новой яростью бросился вперед и убил еще одного гота. Готы в ужасе подались назад. Но старый Гильдебранд бросился на него с криком:
– Вперед! Теперь нет ему милости! Берите копья!
А сам бросил в него свой каменный топор – он один только и имел еще это древнее оружие. Храбрец получил удар в голову и, точно сраженный молнией, упал.
Два гота подскочили и сняли с его головы шлем.
– Да это не римлянин! – вскричали они. – И не византиец! Смотри, Гильдебранд, золотистые локоны! Это гот! Гильдебранд подошел и вздрогнул.
– Факелов сюда! Света! – вскричал он и, всмотревшись в лицо воина, медленно поднялся. – Да, это гот, – мрачно сказал он и затем прибавил с ледяным спокойствием. – И я, я убил его!
Но рука его, державшая поднятый топор, сильно дрожала.
– Нет! – вскричал другой гот. – Он не умер, а только оглушен: вот он открывает глаза.