Ужасайтесь уж без меня, - отвечал Михаил Сидорович.
- Спросите Гитлера, - сказал Иконников, - и он вам объяснит, что и этот
лагерь ради добра.
Мостовскому казалось, что вовремяспорасИконниковымработаего
логики становитсяпохожанабессмысленныеусилияножа,борющегосяс
медузой.
- Мир не поднялсявышеистины,высказаннойсирийскимхристианином,
жившим в шестом веке,-повторялИконников,-"Осудигрехипрости
грешника".
Вбаракенаходилсяещеодинрусскийстарик-Чернецов.Онбыл
одноглазым. Охранник разбил ему искусственный, стеклянный глаз,ипустая
красная глазница страшно выглядела на его бледном лице.Разговаривая,он
прикрывал зияющую пустую глазницу ладонью.
Это был меньшевик, бежавший из Советской России в 1921году.Двадцать
лет он прожил в Париже, работал бухгалтером в банке. Попал он в лагерьза
призывкслужащимбанкасаботироватьраспоряженияновойнемецкой
администрации. Мостовской старался с ним не сталкиваться.
Одноглазого меньшевика, видимо, тревожила популярность Мостовского, - и
солдат-испанец,инорвежец,владелецписчебумажнойлавки,и
адвокат-бельгиец тянулись к старому большевику, расспрашивали его.
ОднаждыкМостовскомунанарыселверховодившийсредирусских
военнопленных майор Ершов, - немного привалившись к Мостовскому иположив
руку ему на плечо, он быстро и горячо говорил.
Мостовской внезапно оглянулся, - с дальних нар смотрел на них Чернецов.
Мостовскому подумалось, что выражение тоски в его зрячемглазустрашней,
чем красная зиявшая яма на месте выбитого глаза.
"Да,брат,невеселотебе",-подумалМостовскойинеиспытал
злорадства.
Не случай, конечно, а закон определил, чтоЕршоввсемвсегданужен.
"Где Ершов? Ерша не видели? Товарищ Ершов! МайорЕршов!Ершовсказал...
Спроси Ершова..." К нему приходят из других бараков, вокруг его нар всегда
движение.
Михаил Сидорович окрестил Ершова: властитель дум. Были властители дум -
шестидесятники, были -восьмидесятники.Былинародники,былдасплыл
Михайловский. Ивгитлеровскомконцлагереестьсвойвластительдум!
Одиночество одноглазого казалось в этом лагере трагическим символом.
Десятки лет прошли с поры,когдаМихаилСидоровичвпервыесиделв
царской тюрьме, - даже век был тогда другой - девятнадцатый.
Сейчасонвспоминалотом,какобижалсянанедовериенекоторых
руководителей партии кегоспособностивестипрактическуюработу.Он
чувствовал себя сильным, он каждый день видел, как вескобылоегослово
для генерала Гудзя, и длябригадногокомиссараОсипова,идлявсегда
подавленного и печального майора Кириллова.
Довойныегоутешало,что,удаленныйотпрактики,онменьше
соприкасается со всем тем, что вызывало егопротестинесогласие,-и
единовластиеСталинавпартии,икровавыепроцессыоппозиции,и
недостаточное уважение к старой партийной гвардии.