Гарди без улыбки слушал лоскутный набор французских, немецких и русских
слов.
Потом он заговорил,иМостовскойперевелегослова.Ведьрусские
революционеры ради идеишлинакаторгуинаэшафот.Почемужеего
собеседникисомневаются,чторадирелигиознойидеичеловекможет
отказаться от близости с женщиной? Ведь это несравнимо с жертвой жизни.
- Ну, не скажите, - проговорил бригадный комиссар Осипов.
Ночью, когда лагерники засыпали, Гарди становился другим. Онстоялна
коленях на нарах и молился. Казалось, вегоисступленныхглазах,вих
бархатной ивыпуклойчернотеможетутонутьвсестраданиекаторжного
города. Жилы напрягались на его коричневой шее, словно он работал, длинное
апатичноелицоприобреталовыражениеугрюмогосчастливогоупорства.
Молился он долго, и Михаил Сидорович засыпал под негромкий, быстрыйшепот
итальянца. Просыпался Мостовской обычно, поспав полтора-два часа, итогда
Гарди уже спал. Спал итальянец бурно, как бысоединяявоснеобесвои
сущности, дневную и ночную, храпел, смачно плямкал губами, скрипел зубами,
громоподобноиспускалжелудочныегазыивдругпротяжнопроизносил
прекрасные слова молитвы, говорящие о милосердии Бога и Божьей матери.
Он никогда не укорял старого русскогокоммунистазабезбожие,часто
расспрашивал его о Советской России.
Итальянец, слушая Мостовского, кивал головой, как бы одобряя рассказы о
закрытых церквах и монастырях, об огромныхземельныхугодьях,забранных
Советским государством у Синода.
Его черные глаза с печалью смотрели настарогокоммуниста,иМихаил
Сидорович сердито спрашивал:
- Vous me comprenez? [Вы меня понимаете? (фр.)]
Гарди улыбался своей обычной, житейской улыбкой, той, с которой говорил
о рагу и о соусе из помидоров.
- Je comprends tout ce que vous dites, je ne comprendspasseulement,
pourquoi vous dites cela [я понимаю все, что выговорите,янепонимаю
только, почему вы это говорите (фр.)].
Находившиеся в особом блоке русские военнопленные небылиосвобождены
от работ, и поэтому Мостовскойвиделсяиразговаривалснимилишьв
поздние вечерние и ночные часы.НаработунеходилигенералГудзьи
бригадный комиссар Осипов.
Частым собеседником Мостовского был странный, неопределенноговозраста
человек - Иконников-Морж. Спал он на худшемместевовсембараке-у
входной двери, где его обдавало холодным сквозняком и где одно время стоял
огромный ушастый чан с гремящей крышкой - параша.
Русские заключенные называлиИконникова"старик-парашютист",считали
его юродивым иотносилиськнемусбрезгливойжалостью.Онобладал
невероятной выносливостью, той, которая отличает лишь безумцев иидиотов.
Он никогда не простужался, хотя, ложась спать, не снимал с себяпромокшей
под осенним дождем одежды. Казалось, что такимзвонкимияснымголосом
может действительно говорить лишь безумный.