Он совершенно ясно давал понять, что устал от разговоров, что не хочет их больше, что боится, что разговоры заменят в их жизни все, в том числе и любовь.
– Я не должен все время говорить тебе, что люблю тебя, – почти выкрикнул он не так давно. – Я не должен этого говорить! Лучше бы ты замечала то, что я делаю! Что я делаю для тебя, для нас, для детей. Почему ты не обратишь внимание на это?
И вот теперь она смотрела на частицу того, что он сделал. Смотрела на полки с тщательно подобранным товаром – результат многочасовых раздумий Роба. И ведь покупатели пошли! Гарриет говорит, что эта неделя была гораздо успешнее предыдущей. А Алистер подсчитал, что оборот увеличился на семнадцать процентов. Лиззи остановилась у стола, на котором горкой громоздились деревянные коробочки с решетчатыми крышками, предназначенные для хранения ароматических смесей. Она вспомнила, что заказала их у странного молодого человека, говорившего, что он буддист. Этим коробочкам не место в куче, так не видна их прелесть. Они должны стоять по одной, в хорошо освещенном месте, возле лампы или вазы. Их следует поместить в таком окружении, которое подчеркнуло бы и выявило их функцию, их предназначение. Лиззи протянула руку, взяла ближайшие к ней две коробочки и занялась их расстановкой.
За ужином они говорили о детях. Это был один из тех разговоров, какие у них часто случались в прошлом и какого не было между ними уже давно по, как говорила Лиззи, „разным причинам". С мягкой обеспокоенностью они обсуждали отстраненность Алистера и наивность Дэйви и с удовлетворением отмечали ростки ответственности за других, пробивавшиеся в поведении Гарриет и Сэма. Только успели они обменяться фразами типа „Он (или она) все-таки еще такие маленькие", как на кухню выплыл Сэм в поисках чего-нибудь съестного и спросил их, о чем они беседуют, сразу же оговорившись, что на самом деле это ему не интересно, потому что они наверняка говорят о чем-нибудь скучном. Когда они сказали, что говорят о нем, это его обрадовало. Он лег на пол в узком пространстве между столом и сервантом с намерением подкрепиться сандвичем и послушать, что они будут о нем говорить. Но о нем больше не говорили, и он начал тянуть сопровождаемую чавканьем монотонную песню: „Ску-у-учно, ску-у-уч-но, ску-у-уч-но…", пока Роберт не выставил его вон. Было слышно, как он замаршировал по коридору, распевая гимн Кубка мира по футболу. Это рассмешило их, однако Лиззи тут же почувствовала прилив грусти.
– Лиззи…
– Да?
– Мне нужно кое о чем спросить тебя, – сказал Роберт.
– Если о школе, то…
– Нет, не об Уэстондэйле, об этом позже. Я хочу спросить об Уильяме.
Она вилкой отодвинула несколько макаронных ракушек на край тарелки.
– Джулиет отказалась жить с ним.
– Я знаю.
– Думаю, нам всем нужно было ожидать этого. Если бы она действительно хотела жить с ним или он с ней, они решили бы этот вопрос уже давно.
– Вот именно, – согласился Роберт. – Уильям никогда не хотел терять устоявшегося ритма своего существования, а Джулиет никогда не хотела связываться со всей этой суматохой семейной жизни. Я всегда об этом говорил.
Лиззи кивнула.
– Да, ты говорил. Думаю, мы все просто привыкли к их отношениям, как привыкли и к жалобам матери на них, при том что она ничего не хотела с этим делать.
Когда мы с Фрэнсис в детстве ходили в школу, с нами училась одна девочка, ее звали Беверли Лэйн-Смит. Ее родители жили вместе, но не были женаты. Фамилия отца была Лэйн, а матери – Смит. Никто из нас, ни сама она не придавали этому никакого значения, как вдруг, уже взрослой, года в двадцать два, она возмутилась легкомысленно-равнодушным отношением родителей к ее судьбе и поменяла свою фамилию на Бертон, в честь известного киноактера, по которому сходила с ума.