„Я тоже сейчас думаю, – сказала себе Лиззи. – Я не очень люблю это занятие, я скорее люблю делать, но когда сталкиваешься с тем, что все, что ты делаешь, по меньшей мере – неловко, а по большому счету – ошибочно, то необходимо остановиться и подумать. Даже мне". Она положила руки на подлокотники. Шезлонг был действительно замечательным, красивым и удобным. Роберт купил шесть штук, и вот остался всего один. Лиззи не могла дождаться, пока и этот последний уйдет. Этот шезлонг был свидетельством (а ей сейчас не нужны были никакие свидетельства) того, что еще недавно она не полностью контролировала окружающую ее жизнь. Того, что в этой жизни были неподвластные ей сегменты, существовавшие сами по себе.
И как бы ей ни хотелось сейчас думать, что она легко может вернуть себе контроль над этими сегментами, это было не так. Большинство из тех, кого Лиззи считала спицами в колесе, в котором она была по меньшей мере осью, – Роберт, дети, родители, Фрэнсис – каким-то образом отделились от нее и покатились дальше сами по себе. И, как бы ей ни хотелось думать, что она может вернуть их на свое место щелчком пальцев, это тоже было не так. Они уже не вернутся. Формально у Лиззи по-прежнему были муж, четверо детей, родители, сестра-близнец, дом, дело и работа. Но только формально. Навсегда канула в Лету та ее наполненная властью жизнь в Грейндже. Теперь со своей жизнью ей приходилось разбираться самой, потому что все, включая Роберта или даже начиная с Роберта, ясно показывают, что они не склонны подчиняться ей.
– Моя супружеская жизнь, – сказала ей Барбара не особенно приветливо, – тебя не касается. Конечно, я – твоя мать, конечно, вполне естественно, что как мать и дочь мы беспокоимся друг о друге. Но моя супружеская жизнь – только моя, независимо от того, удачная она или нет. Она началась задолго до твоего появления на свет, и ты знаешь о ней только то, что могла видеть. Ты не можешь повлиять на нее, не можешь сказать отцу и мне, что нам делать. Ведь ты моложе нас, и, если даже считаешь, что знаешь больше нас, это не так.
„Проблема как раз и состоит в том, – подумала Лиззи, забираясь с ногами в шезлонг и обнимая колени руками, – что я думала, что знаю больше. И в некоторой степени я и продолжаю так думать, но теперь мне приходится учиться не высказывать все свои мысли вслух. Роб мне такого пока не говорил, но я знаю, он думает так же, как Барбара. И еще я знаю, какое радостное облегчение он испытывает, узнав об отъезде Фрэнсис в Испанию. И хотя она ему, в принципе, нравится, но выносить нас обеих он больше не в состоянии. Или, если быть откровенной до конца, он не может больше выносить того, как я веду себя по отношению к Фрэнсис. Хотя теперь я больше вообще никак не смогу вести себя по отношению к Фрэнсис просто потому, что она меня в свой мир не пустит. Мама считает, что Фрэнсис нельзя было рождаться двойняшкой, и, может, это так и есть, но как тогда со мной? Я-то ощущаю себя прирожденной двойняшкой, но мне, похоже, пора уходить от мыслей об этом, а не то окажется, что я не в состоянии больше быть ни матерью, ни женой, превратившись в ту бесполезную истеричную рухлядь, каких я тан всегда ненавидела".
Она встала и мягко зашлепала босыми ногами по магазину. Роберт сказал, что Гарриет приносит реальную пользу в магазине и что свои деньги она зарабатывает честно. Он также сказал, что решил объяснить Алистеру систему учета и маркировки товара. Алистер сам просил об этом. Лиззи хотела было сказать, что Алистер еще мал и от него не будет проку, но промолчала. В лице Роба она вдруг отметила что-то недружелюбное, какое-то терпеливо-устало-равнодушное выражение. Она уже была почти готова спросить у него, не устал ли он от нее, но воздержалась только потому, что побоялась услышать „да".