Фрэнсис посмотрела на мать, Барбара – на нее. – Ведь правда, Фрэнсис?
– Нет, я…
– Ведь ты хотела этого ребенка, да? Ты говорила мне, что собиралась его завести, и я тебе верю.
– Да, конечно…
– Тогда не надо говорить чепухи, – сказала Барбара Уильяму, – не говори сентиментальной ерунды.
– Но…
– Что но? – спросила Барбара, поднимаясь. – Но она будет одинокой матерью, да? И это не соответствует твоим представлениям о том, как должна быть устроена жизнь, да? Прелюбодеяние – это совершенно нормально, но если уж дело дошло до детишек, то у них обязательно должны быть и мамочка, и папочка, да?
Живущие в атмосфере супружеской чистоты, даже если это – чистота чистилища, а не рая?
– Прекратите! – крикнула Фрэнсис. – Прекратите!
– Он меня так бесит, – сказала Барбара уже спокойнее, – он такой праздный и лицемерный. Он такой…
– Я приехала не для этого! Я приехала не для того, чтобы разбирать очередную вашу перебранку!
– Извини, – прошептал Уильям.
– Пойду принесу чай, – сказала Барбара.
Фрэнсис откинула голову на спинку кресла и наблюдала за тем, как ее мать проворно идет по газону к дому.
Как только Барбара вышла из пределов слышимости, Уильям обратился к Фрэнсис:
– Я хочу, чтобы ты вернулась домой, понимаешь? Я хочу, чтобы ты вернулась домой и родила здесь, позволив нам затем помогать тебе с ребенком и заботиться о тебе.
– Этого же хочет и Лиззи.
– Ну конечно.
– А чего хочет мама? По телефону она не захотела говорить, так скажи ты за нее. Ведь все теперь говорят мне, чего они от меня хотят.
– Она считает, что ты должна делать то, что хочешь делать.
– Чепуха! – закричала Фрэнсис. – Она никогда в жизни так не думала!
– А теперь думает именно так.
Фрэнсис внимательно посмотрела на отца. Он показался ей каким-то сморщенным и сильно сдавшим, а его приятное усталое лицо выглядело безжизненным.
– Папа?
Уильям медленно проговорил:
– Она считает, что если ты хочешь родить этого ребенка в Испании, то так и должно быть. А у меня мнение прямо противоположное. По-моему, ты должна быть там, где люди поддержат тебя. Для меня это новые мысли, раньше я привык думать, что ты всегда будешь вдалеке от нас, но теперь мне кажется, что ты должна находиться там, где тебе спокойнее, так как…
– Так как что?
– Так как во всем, окружающем нас, так мало спокойствия. И нам следует держаться за все, что способно дать нам это чувство спокойствия, например, за любовь…
– Папа, ты говоришь обо мне или о себе?
Он посмотрел на нее. Фрэнсис заметила в его глазах беловатую старческую пелену.
– О тебе, – сказал он и, помолчав, добавил, – и о себе.
– Что…
– Ты сама знаешь, что мы с твоей мамой ругались всю жизнь, но из-за твоего ребенка мы спорили особенно сильно. Однако на самом деле мы все время спорили о самой простой вещи – об инстинкте самосохранения. А наши с ней инстинкты выживания настолько разнятся! Я привык держаться за других, а она уважает в людях самостоятельность. Она говорит, что в тебе проявилось именно это качество. Она утверждает, что я и Лиззи в конце концов отступаем от задуманного, потому что боимся собственных мыслей. А ты и она, хотя и охвачены такими же тревожными мыслями, смело боретесь со своими страхами. Она восхищается тобой и повторяет это снова и снова.
Фрэнсис поднялась с кресла и, подойдя к Уильяму, встала на колени. Она обняла его руки, судорожно сжимавшие платок, как будто он был последней соломинкой, за которую хватается утопающий.
– Папа…
– Я думаю, она сама тебе это все скажет, но лишь с большей напористостью. Хотя может и не сказать… – Он сделал паузу, сглотнул слюну и торопливо продолжил: – Нельзя не сказать, что именно ты начала все своим романом с испанцем, а теперь – намерением родить ребенка.