Вдруг Хосе в голову пришла мысль, что, может быть, Фрэнсис и не хочет выходить замуж за его отца, и эта мысль тоже вызвала в нем бурю гнева, уже другого свойства. У него все время было ощущение, что Фрэнсис если и не смеялась над ним открыто, то уж немного посмеивалась точно. Он начал избегать Фрэнсис и не заходил в квартиру отца, когда она бывала там. Никто этого вроде не замечал, и в их отношениях ничего не изменилось, но вскоре Хосе начал скучать по обедам у отца и Фрэнсис, которая просто своим молчаливым присутствием защищала его от отца. Хосе сказал себе, что приложил достаточно усилий к защите чести своей семьи, и вновь стал появляться у отца к ужину по пятницам и субботам. Через некоторое время, как это часто случалось в жизни Хосе, он уже и забыл про свои переживания. Он нередко приносил Фрэнсис цветы и взял за правило целовать ей руку, чему его научила в Севильском университете одна симпатичная студентка-австриячка.
– Это немного напоминает оперетту, – заметила Фрэнсис. – Фа, соль, сэр, – и я легонько ударю вас веером по руке.
– Я не понимаю.
– И не поймешь, – сказала Фрэнсис.
– Почему не пойму?
– Потому что ты – испанец.
– Но это замечательно, быть испанцем!
– Хосе, – мягко проговорила она, – ну ты и осел. Он улыбнулся Фрэнсис. Она выглядела усталой, ее кожа была бледнее обычного. Он подумал, что она, возможно, переработала. Сам он не знал, что такое переработать, потому что прилагал все усилия, чтобы не знать этого. Но он знал, что большой объем работы может легко „сломать" человека, который не остерегается переработать.
– А где отец?
– В душе.
– Вы заказали тушеные овощи? Отлично. А еще salmonetes, как это по-английски…
– Кефаль, – сказала Фрэнсис, – розовая кефаль. Я не знаю, заказ делал Луис. Я все время после полудня провела в Альказаре.
– В Альказаре?! – удивленно воскликнул Хосе. – А что вы там делали?
– Думала.
– Вы очень неординарный человек. Еще мне кажется, что вы немного устали.
– Да.
– Тогда садитесь, а я принесу вам бокал вина.
– Да, пожалуйста. – Она сняла туфли и устроилась с ногами на диване у открытого окна, через которое была видна темнеющая аллея.
Луис вышел из спальни, приглаживая руками еще влажные волосы. Хосе подошел к нему, и они слегка обнялись, без слов. Фрэнсис подумала, что сейчас Дэйви и Сэм целуют отца на ночь, а Алистер немного напряженно стоит в стороне.
– Англичане, я имею в виду отцов и взрослых сыновей, почти никогда не целуются.
Луис плюхнулся на диван подле нее.
– Мне частенько хочется не столько поцеловать, сколько отшлепать Хосе.
– И бывало такое?
– Часто, – сказал Хосе, внося зеленоватые, из толстого стекла бокалы с вином. – Детство мое было ужасно. Он бил меня палками и запирал в чулане.
При этих словах Хосе подмигнул.
– Бедный, – проговорила Фрэнсис. Она ощущала тяжесть чистого тела Луиса, привалившегося к ней.
– Теперь он меня целует, но при этом кричит на меня.
– Я никогда не кричу, – заметил Луис. – И никогда не повышаю голоса. Просто я говорю вещи, которые тебе неприятно слышать, поэтому тебе кажется, что я кричу.
Фрэнсис посмотрела на него.
– А с тобой такого не случается? Что делаешь ты, если люди говорят тебе вещи, которые ты не хочешь слышать?
Он повернул к ней голову. Их глаза были в нескольких сантиметрах друг от друга.
– Почему ты спрашиваешь? Чуть поколебавшись, она ответила:
– Просто из любопытства.
– Да? – переспросил он.
Хосе направился к телефону.
– Я проверю ваш заказ. Сегодня у них есть кефаль.
– Я не хочу кефаль, я заказал лангуста.
– Но…
– Через секунду я действительно закричу, – сказал Луис. – Я хозяин этой гостиницы, и я хочу лангуста. Ты, может, мне и сын, но ты еще и мой подчиненный, ты – только управляющий в моей гостинице.
Рука Хосе зависла над телефонным аппаратом.