- Не пускай ненависть в сердце - она подобна змее, и ее яд не менее губителен.
. - Уходи. В моей юрте нет места женщине, я посвятил себя служению Эрлику. Его духи служат мне.
- Ты заблуждаешься. На самом деле ты их прислужник и делаешь то, что они желают. Я ведь вижу, что ты рад мне, но темное, поселившееся в твоей душе, не дает ей раскрыться мне навстречу. Изгони темное, и мы будем счастливы. Обними меня, и я растоплю лед в твоей душе!
Гюнеш шагнула к нему, он раскрыл объятия… и в следующий миг его пальцы сомкнулись на ее горле. Искалеченные, они вцепились в нее мертвой хваткой. Гюнеш захрипела, не в силах разомкнуть его руки. Теряя сознание, она опустилась на колени. Он оказался за ее спиной и, схватив правой рукой за волосы, потянул книзу, а левой достал нож и приставил лезвие к ее горлу.
- Ты умрешь, посвященная Эрлику! - И нож надрезал кожу до крови.
Гюнеш, находясь в полуобморочном состоянии, почувствовала, что Кайсым убрал нож. Он тащил ее, держа за волосы, через всю юрту, и через несколько мгновений она уже была снаружи - лежала на земле.
- Уходи и больше не попадайся мне на глаза! В следующий раз я не остановлюсь и накормлю Эрлика твоей кровью. Больше нет Кайсыма, которого ты знала, - есть черный шаман. Ты просила, чтобы я вернулся? Я вернусь, но не один, и тогда весь улус содрогнется от моей мести! Земля, озера, реки станут алыми от крови. Моим именем будут пугать детей и коленопреклоненно просить милости. Но ее не будет!
Кайсым махнул рукой людям, ожидающим встречи с ним.
- Эй, вы, там! Гоните ее прочь от моей юрты, и подальше! А если она попытается вернуться - убейте ее!
Сразу несколько человек бросились к Гюнеш, ошеломленной происходящим, обезоружили ее и погнали плетьми.
Кайсым вернулся к юрту, подошел к онкону с изображением ухмыляющегося лика Эрлика и тихо сказал:
- Прости меня, повелитель, что я не принес ее в жертву тебе. Подобное больше не повторится. Клянусь!
Наше время. Киев. Иванна
Звуки нежные и волнующие пробились сквозь сон. Казалось, что капли теплого летнего дождя мягко, ласково обволакивают меня. Два голоса: мужской и женский, и их переплетение порождает видение обнаженных тел, горящих страстью и желанием. Дрожь пробежала по моему телу и задержалась на пупке. Тело напряглось, прислушиваясь не к словам, а к сладостному чувству, невольно ими вызванному. Горячая волна нахлынула и начала подниматься от кончиков повлажневших пальцев ног все выше и выше, учащая дыхание и заставляя сердце биться сильнее. Сладостная нега и ощущение счастья постепенно заполняют все мое естество, разрастаясь до вселенских пределов и обещая вылиться в полное и всепоглощающее блаженство. Я хочу распрямиться и ощутить его всем своим телом, но не могу. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, потому что слишком крепки его объятия!
- Егор, ты задушишь меня любовью, - шепчу я, и рвусь всем телом ему навстречу, и… окончательно просыпаюсь.
На большой двуспальной кровати я - ОДНА! Ворочаясь во сне, я обмоталась простынями и не могу свободно двигаться. То, что представлялось страстным шепотом, оказалось приглушенными звуками популярной мелодии. С легким разочарованием, недоумевая, я освобождаюсь от своего горячего влажного кокона.
Песня завораживает и зовет за собой, хочется унестись куда–то ввысь, где есть только любовь. В женском голосе звучит горечь расставания, мужской меня заводит до предела: "Королева вдохновения!" Тело не мое: оно горит и томится острым желанием. Мое разгоряченное тело трепещет, еще немного - и я застучу зубами от возбуждения. Не помню, чтобы со мной происходило подобное. В сторону анализ, воспоминания - я хочу ЕГО!
Егор обнаруживается в углу комнаты за компом. В голове словно возникает бегущая строка: "Ему завтра в командировку! Нет, уже сегодня! Он готовит материалы! Я хочу его!" Встаю, сбрасываю с себя ночнушку и тихо, как кошечка, на цыпочках подкрадываюсь к нему сзади. Излишняя предосторожность: когда он погружен в работу, то отрешается от всего, и единственный способ привлечь его внимание - забрать ноутбук. Прильнув всем своим горячим телом к его спине, я наклоняюсь к его уху, и мой язык выразительней всех слов говорит ему о моем желании.
- Любо–ко–ко! - нежно мурлычу я и убираю его руки с клавиатуры.
- Извини, - шепчет он, - я тебя разбудил…
- Все чудесно! Удивительная ночь, прекрасная песня, и мы вдвоем. - Я пытаюсь увлечь его за собой, заставить встать из–за стола. Это непросто.
- Мне завтра надо уезжать…
- Я знаю! - Мои руки бесцеремонно выискивают уязвимые места на его теле. Еще немного - и он будет только мой. Чувствую, как он напрягся.
- От результатов этой командировки многое зависит.
- Ты говорил… - Я щекочу ему ушко языком.
- Мне еще надо подготовить много материалов.
- Я тебе помогу… - Чувствую, что еще немного, и я потеряю сознание от желания, а он словно прилип к стулу.
- Иванна, дай мне поработать, а потом я приду к тебе. - Голос его сух и холоден, так могла бы говорить мраморная статуя. - Рано утром придет редакционная машина, чтобы отвезти меня в аэропорт.
Меня будто облили ледяной водой, выставили голышом на снег, и я ощутила, что, несмотря на лето, из открытой форточки потянуло морозом и иней покрыл наши отношения. Песня закончилась, очарование ночи исчезло, и ведущие радиостанции начали нести всякую чушь. Моя рука ложится на "мышку" и отключает звук. Я резко отстраняюсь от него, намереваясь вернуться в постель, но он ловит меня за руку.
- Обиделась? Ты же знаешь, как важна для меня эта поездка! - В его голосе слышатся нотки раздражения. - Ты сама воркоголик и знаешь, что это такое. - Я наклоняюсь, рассыпавшиеся волосы прячут мое горящее лицо, и он сбавляет тон: - Ну, прости, пожалуйста.
Я отворачиваюсь, чтобы он не видел, как карета превращается в тыкву.
- Все, все, не обижаюсь. Езжай ты… в свою командировку. - Я стараюсь говорить беспечно, без напряжения. И не важно, что у меня творится в душе.
- Ты это серьезно?!
- Серьезнее не бывает.
- Я знал, что ты меня поймешь. - Он не может сдержать вздох облегчения. - Ты необыкновенная женщина!
- Ты ошибаешься. Я, как и любая женщина, - особенная!
Егор возвращается к работе, а я томлюсь в тишине отсутствием сна и глупыми мыслями. Вдруг в голову приходит строка: "Не топчи цветы моей любви и страсти". Не могу вспомнить, откуда она и к чему всплыла в памяти. Решаю не менять рингтон своей мобилки "Пошлю его на…" Лолиты на "Королеву вдохновения".
Часть 1
АЛТАЙ. ЗИМА 1932 ГОДА. ДОРОГА В НИКУДА
Суровы и негостеприимны Алтайские горы в зимнюю пору. Горные хребты неприступными стенами вздымаются на километровую высоту, острыми белоснежными вершинами буравя небо, заслоняя прячущиеся между ними долины, испещренные артериями рек. Рожденные на Алтае неторопливая Катунь с серо–белыми водами и синяя стремительная j Бия, как противоположности инь и янь, соединившись, дали начало не похожей ни на одну из них могучей сибирской реке Обь, несущей желто–коричневые воды в Северный Ледовитый океан.
Вдоль правого берега Катуни тянется на тысячу километров обновленный Чуйский тракт, связывая два молодых государства: страну Советов и Монгольскую республику. Новая дорога, пробитая в скалах силами и жизнями заключенных Сиблага, пролегла через высокогорные перевалы: Семинский и Чике–Таманский. И хотя Семинский выше - он расположен чуть ли не на двухкилометровой высоте, полу–торакилометровый Чике–Таманский более коварен и труден. По пути к нему узкая дорога множество раз закручивается серпантином, ограниченная с одной стороны отвесными скалами, грозящими камнепадами, с другой - смертельной пропастью. На его крутых подъемах захлебываются от прилагаемых усилий и разреженного воздуха двигатели "ЗИСов". Для обеспечения круглогодичной проходимости Чуйского тракта, имеющего важное, стратегическое значение для обороноспособности страны Советов, строящей социализм и общество всеобщего благополучия, а также для развития
торговли было принято решение на зимний период установить вдоль всей дороги временные лагерные подпункты, противопоставив силы заключенных превратностям и капризам природы.
На высшей точке заснеженного Чике–Таманского перевала расположилась "командировка" 7–го отделения Сибла–га: два наспех сооруженных деревянных барака, домики охраны и начальника лагеря и несколько хозяйственных построек. Ограниченность территории на этом скальном участке вынудила лагерный подпункт максимально "сжаться", и вместо привычного для ИТЛ высокого бревенчатого забора с трех сторон его окружали лишь проволочная "колючка" и вероломная спираль Бруно. Со сторожевой вышки над воротами хорошо просматривался периметр лагпункта, а ручной пулемет "Максима-Томпсона" и прожектора в ночное время не дали бы беглецу, если бы кто–то решился на побег, уйти даже совсем недалеко. С тыльной стороны находился головокружительной глубины обрыв, и он для задумавших побег заключенных был преградой даже посерьезнее, чем снискавшая печальную славу спираль Бруно. С края этого обрыва открывался вид на долины рек Большой и Малый Ильгумень, громады горных хребтов с белыми шапками вершин, со склонами, до половины укутанными посеребренными массивами ельника и лиственниц.