И все наконец-то снова станет хорошо - как много летназад, пока он жил в Торнхэле и мечтал о временах, когда поступит в Академию.Тогда он, разумеется, еще не знал, чем обернется для него приезд в Адель, а тобы точно предпочел остаться дома.
С тех пор, как лорда Сервелльда Дарнторна объявилигосударственным преступником, жизнь его наследника переменилась раз и навсегда.При каждой встрече с ним на лицах лордов из имперской партии мелькало выражениетакой брезгливости, как будто они не смотрели на наследника Дарнторнов, аслучайно обнаружили в своей тарелке паука. Обычно это длилось менее секунды, исторонний наблюдатель, вероятно, просто не заметил бы столь мимолетную гримасу.А если бы даже и заметил, то наверняка не обратил бы на нее внимания. Совсемдругое дело - Льюберт. Дарнторн видел этот холод в чужих взглядах с того дня,как наблюдал за казнью заговорщиков на площади. Все эти люди предпочли бывидеть его отца мертвым, и помилование от Императора восприняли со сдержаннымнеодобрением. Сын лорда Сервелльда отлично знал, что собиравшиеся во дворцеаристокаты говорят о заговорщиках, когда считают, что он их не слышит. Иногдаему хотелось крикнуть этим людям, поливавшим его отца грязью, что они не стоятдаже его ногтя. Но отец желал, чтобы он оставался при дворе, а это означало -никогда не давать воли собственным чувствам. Ему довольно ясно дали понять, чтоименно от него требуется. Всякий раз, когда лорд Бейнор посчитает нужным взятьего с собой во дворец, Льюберт должен был притворяться глухим и слепым - если,конечно, он не хочет подвести отца и всю свою семью.
После нескольких лет подобной жизни Льюберт былспособен посчитать за оскорбление даже вполне невинный взгляд, случайнопоказавшийся ему неодобрительным. В его сознании любая незначительная мелочьразрасталась до огромных, заслонявших горизонт размеров, и казаласьнестерпимой, как плевок в лицо.
И вот после истории с "убийством" Бешеногопринца все перевернулось, как по волшебству. Теперь даже самые упорные недругиего семьи относились к Льюберту вполне доброжелательно, но главное - Льюсвидел, что теперь при встрече с ним никто больше не думает: "Вот идет сынпредателя". Впервые в жизни Льюберт ощутил себя не отщепенцем, а своимсреди своих, и какое-то время он был почти счастлив.
А потом вдруг оказалось, что эту радость всегда будетотравлять воспоминание о том, как "Горностаи" жгли походный лазарет.И о растерянном лице "дан-Энрикса".
Ты же не трус, Дарнторн!..
Если учесть, что к этим мыслям прибавлялся вечныйстрах разоблачения, то эта ситуация чем дальше, тем сильнее начинала походитьна затянувшийся кошмар. Время от времени ему казалось, что, будь у неговозможность перенестись в тот момент, когда он только прибыл в лагерь подСокатой и беседовал с мессером Иремом, он бы поступил совсем иначе. А мгновениеспустя Дарнторну уже становилось стыдно за такие мысли, потому что ими он какбудто предавал отца.
И все-таки - он должен как-нибудь избавиться от этихколебаний и сомнений, разъедавших его изнутри. Иначе долго ему этого невыдержать.
"Это не жизнь, - подумал он с тоскливымотвращением. - Лучше бы меня вообще убили. Почему бы нет?.. Все бы толькопорадовались. И Пастух, и император, и даже мой дядюшка, будь он неладен. Он бытогда прибрал к рукам Торнхэл". Льюберт сам чувствовал, что предаетсясовершенно не достойной жалости к себе. Но ему было наплевать.
От мрачных мыслей Дарнторна отвлек негромкий голосорденского видуна, мэтра Викара, который неизвестно когда успел подойти к немуи, кажется, все это время стоял рядом.
- Сэр Ирем объяснил, что ты побудешь у меня, пока онибеседует с мессером Альверином, - сказал ворлок. - Честно говоря, я шел сюдазатем, чтобы предложить тебе горячего оремиса, чтобы согреться и немногоскрасить ожидание. Но, кажется, тебе сейчас не до того. Тебя что-нибудьбеспокоит? Может, я могу помочь?..
Льюберт вздрогнул - не от неожиданности, а скорее, отпугающего смысла самого вопроса.
Мэтр Викар был чуть ли не единственным в лагеречеловеком, кто до сих пор обращался к Льюберту на "ты". В той прежнейжизни, когда он еще учился в Академии, это, скорее всего, раздражало быДарнторна. Тогда он хотел, чтобы его считали взрослым. А сейчас ему приятнобыло чувствовать, что хоть кто-то из окружающих видит в нем не наследникасемейства Дарнторнов, а самого обычного мальчишку, и не ждет от него больше,чем он может.
При мысли о том, что ворлок может знать, что именноего тревожит, Льюберта мгновенно окатило почти суеверным ужасом. Пришлосьнапомнить самому себе, что у любого человека, который беседует с ворлоком,обыкновенно создается впечатление, что тот читает его мысли. Но на самом делеэто далеко не так. И уж мэтр Викар наверняка не стал бы просто так испытыватьна нем свои способности.
В отличие от большинства ворлоков, у орденского видунабыли самые обыкновенные темно-серые глаза. У других магов его гильдии они чащевсего бывали либо очень темными, похожими на черные бездонные колодцы, либо же,наоборот, почти прозрачными. И в любом случае - не вполне человеческими. АВикар по виду был мужчина как мужчина. Правда, изможденный и худой, как и егоколлеги.
Льюберт душеведов не любил - их вообще немногие любили- но давно пришел к выводу, что иметь дело с мэтром Викаром куда приятнее, чемс его братьями по цеху. Иногда Дарнторну даже казалось, что, если бы можно былоподелиться с ворлоком своими мыслями, рассказать о той ловушке, в которую онсебя загнал, ему могло бы стать гораздо легче. Но на темно-синем стеганомколете видуна виднелась полустершаяся вышивка с эмблемой Ордена - солнцедан-Энриксов, встающее над башней. Трезвая мысль о том, что орденский видун,каким бы понимающим и деликатным человеком он не показался, все же довольнотесно связан с лордом Иремом, сразу же делала любую мысль о доверительнойбеседе совершенно невозможной.
- Нет. У меня все в порядке, - сказал Льюскатегоричным тоном. - Почему вы вообще решили, что мне нужна ваша помощь?
- Мальчик, я же все-таки видун, - напомнил ворлокмягко. - Некоторые вещи для меня довольно очевидны, даже когда я не применяюмагию.
Дарнторн не смог сдержаться и задал вопрос, которыйдавно не давал ему покоя - а теперь, пожалуй, даже больше, чем обычно.
- Правда, что вы не можете "прочитать"кого-нибудь, если сам человек на это не согласен?
- "Прочитать" не можем. Но обычно это и нетребуется, - отозвался маг чуть ли не с сожалением. - Все люди рано или поздноучатся быть сдержанными и скрывать от окружающих свои эмоции. Но только единицымогут спрятать собственные ощущения так глубоко, чтобы их не способен былпочувствовать хороший ворлок. Нас не обманывают ни слова, ни выражение лица, нижесты и походка - все, чем может овладеть достаточно умелый лжец, - посколькуостальные видят форму, а мы - суть. Голое чувство, без обычной шелухи из слов.Мне жаль, если это покажется тебе нескромным, но с тем же успехом ты мог быкричать мне на ухо, и при этом удивляться, что я тебя слышу.
- И… что же вы слышите? - спросил Дарнторн. Во рту унего как-то разом пересохло.
- Раскаяние. Страх. И очень сильное смятение. Мне кажется,тебе сейчас должно быть очень тяжело. Если желаешь, я попробую тебе помочь.Кстати сказать, ты можешь ничего не объяснять, если не хочешь. Это твое право.
Не объяснять?.. Это совсем другое дело. Да и сообщениео том, что ворлок "слышит" только его чувства, но не мысли, сильноупрощало дело.
- Хорошо, - произнес Льюберт, собираясь с духом, какныряльщик, собирающийся прыгнуть в ледяную воду. - Вот скажите, мэтр, есликто-то совершил ошибку… нет, не так - если он точно знал, что поступаетдурно, но ему казалось, что от его действий никому не будет хуже… а потом всеобернулось по-другому, и он оказался в безвыходном положении - то что он можетсделать?
Ворлок задумчиво посмотрел на Льюберта.
- А этот человек уверен в том, что положениедействительно безвыходное?
- Целиком и полностью, - мрачно ответил Дарнторн.
- Тогда я бы не исключал, что в этом и заключаетсяпроблема. Если человек уверен, что загнал себя в ловушку, из которой невозможновыбраться - то он и не подумает искать какой-то выход.
Льюберт удивленно посмотрел на ворлока, а потом кривоусмехнулся.
- Так я и думал, что вы не поймете. Или скажетечто-нибудь в этом роде. Не обижайтесь, мэтр, но о том, что безысходных ситуацийне бывает, можно рассуждать только тогда, когда дела и так идут неплохо. Акогда ошибка уже сделана…
- Даже когда ошибка уже сделана, ее всегда можноусугубить бездействием или обычной трусостью. То, что ты столько думаешь освоем положении, довольно показательно. Когда какая-нибудь ситуация становитсяпо-настоящему безвыходной, никто особо не ломает над ней голову, поскольку всеи так предельно ясно. А пока у человека есть какие-то сомнения - у него есть ивыбор.
"Так что, по этой логике, я должен пойти к Иремуи сам сказать, что я ему соврал?.." - подумал Льюберт. От одной лишь мыслиего передернуло.
Все что угодно, но только не это.
Лучше уж дождаться схватки за Тронхейм. Вполневозможно, что в бою за Зимний город погибнет либо он сам, либо"дан-Энрикс", либо они оба. И проблема отпадет сама собой.